– Конечно, разглядела, и ты должна бы разглядеть – у тебя ведь глаза острее моих. Ты просто не замечаешь таких вещей, потому что они кажутся тебе неважными. Но искусство, даже такое простое, как вышивка, украшает жизнь и придает ей смысл. Если бы у нас не было чувства красоты, вкуса, элегантности и утонченности, мы бы мало чем отличались от животных.
– Или растений! – сказала Кэтрин. – Что ты имеешь против животных, хотелось бы…
– Кэт! Твой выход! – хлопнул ее по плечу Атлас. Он был уже в цирковом костюме – в чем-то вроде греческой туники, открывавшей его руки и ноги почти целиком, и в кожаных сандалиях.
Кэтрин натянула на голову капюшон с кошачьими ушами, подобрала хвост и выскочила на сцену.
Беатриче: – Думаю, нам нужно поблагодарить миссис Пул за то, сколько труда она вложила в этот костюм. Он получился очень эффектным – я не могла даже разобрать, где кончается настоящая Кэтрин и начинается La Femme Panthère.
Кэтрин: – Костюм был замечательный, миссис Пул. Гораздо легче и лучше того, что у меня был раньше. В старом я бы такие трюки проделывать не смогла! Вы гений, вот что!
Миссис Пул: – Пфф. Постарайтесь не забывать об этом, когда снова встрянете в какие-нибудь приключения, а мне потом придется сводить пятна крови с ваших рукавов! Или подпалины от пороха! Или когда брюки порвете, потому что вам непременно нужно облазить все крыши в городе, а мне потом зашивать!
Беатриче: – Миссис Пул, вы всегда гениальны, а мы так редко вам об этом говорим. Я бы вас расцеловала, но увы…
Миссис Пул: – Это совсем не обязательно, мисс.
В семь часов представление закончилось, и Кэтрин мечтала только об одном – об ужине. Только сначала нужно разобрать багаж, который свалили в женской гримерной, и отнести в гостиницу. А потом наконец-то можно будет и поесть. После представления она всегда была усталой и голодной.
Но, открыв чемодан, чтобы переодеться из кошачьего костюма в обычную одежду, она даже отпрянула от неожиданности.
– Беа! – позвала она. – Беа, иди сюда!
Беатриче сидела перед зеркалом и смывала кольдкремом сценический грим. Она обернулась:
– Что такое, Кэт?
Лицо у нее было все в креме.
Кэтрин молча, жестом, подозвала ее ближе. У другого зеркала мисс Петуния поправляла шляпку, а в углу Эдит и Дорис Джеллико пытались разобраться, по какому курсу меняют франки на кроны. При них Кэтрин не хотела ничего говорить.
Беатриче вытерла крем с лица, подошла к чемодану, взглянула на него и спросила:
– Ну так в чем дело?
Кэтрин подняла крышку и показала, что она нашла на самом верху, поверх одежды, которую сунула туда несколько часов назад: телеграмму Ирен Нортон.
Беатриче с сомнением уставилась на нее.
– А не может такого быть, что телеграмма все время была здесь? Может, ты ее просто не заметила, когда смотрела в поезде?
– Нет, такого быть не может. – Она старалась говорить как можно тише. Джеллико стояли в другом конце комнаты, а вот мисс Петуния могла и услышать. – Я переодевалась перед тем, как Камински закончили свой номер. Тогда-то я и положила платье в чемодан, а теперь телеграмма лежит сверху! Серьезно, Беа! Очевидно, кто-то брал ее, а теперь положил назад. А значит, это точно кто-то из труппы – за кулисами ведь, кроме нас, никого не было. Вопрос – кто?
– Это наверняка женщина, – сказала Беатриче. – Мужчина не мог зайти в эту гримерную. Ты все еще подозреваешь Зору?
Кэтрин поднесла телеграмму к носу, затем протянула Беатриче:
– Понюхай.
Беатриче взяла и понюхала.
– Не чувствую никакого запаха. А что я должна унюхать?
Кэтрин взглянула на нее с жалостью и изумлением.
– Не пойму, как вы все живете с таким паршивым обонянием. Это все равно что слепым жить. Я не чувствую запаха Зориных духов. Зато чувствую запах папирос. Тот, кто положил ее сюда, недавно курил. И не какие-нибудь папиросы, а… Я уже говорю совсем как Холмс, да? Это крепкие папиросы, самокрутки. Только один человек в нашей труппе курит такие – ему присылают табак из России почтой.
– Саша! – воскликнула Беатриче. – Но как же он вошел сюда, что никто не заметил? И что у него может быть общего с Société des Alchimistes?