Европейцы

Мод все еще сидела, уставившись на скатерть. С улицы до нее донесся негромкий резкий выкрик, который мужчины явно не услышали, и, инстинктивно насторожившись, она ждала, когда он повторится. Это был голос Стрэнда, это были последние новости о пропавшем без вести, и сообщалось что-то важное. Она пребывала в нерешительности: даже сейчас, чувствуя на себе пристальный взгляд Маршала, она невольно вздрагивала. Нет, его невозможно было спасти от самого себя, а вот от Байта все же можно было спасти, хотя сумеет ли она остеречь беднягу, зависело во многом от того, каковы будут последние новости. Пока ее кавалеры снимали с вешалки пальто, она сосредоточенно думала, но к тому моменту, когда они натянули их на себя, была уже на ногах.

– Я не хочу, чтобы вы погорели, – сказала она.

– Этого не может быть, – успокоил ее Маршал.

– Но что-то надвигается!

– Надвигается?.. – воскликнули оба в один голос.

Они остановились, где стояли, и Мод снова уловила далекий голос.

– Послушайте! Послушайте, что там кричат!

Все трое замерли в ожидании, и оно надвинулось – надвинулось внезапным порывом, словно минуя их островок. Это на Стрэнде кричал газетчик, спеша к окликнувшему его покупателю и на ходу надрывая глотку: «Экстренное сообщение! Смерть Бидел-Маффета!»

У всех троих занялось дыхание, и Мод, не сводившая глаз с Байта, увидела – что в первую минуту доставило ей удовлетворение, – как он побледнел. Зато его гость упивался этой новостью.

– Если это правда, – повернулся он к ней, торжествуя, – я не погорю.

Но она не слышала его. Она впилась жестким взглядом в Байта, который при этом известии, казалось, совершенно сник и, более того, мгновенно остыл к затеянной им беспокойной игре.

– Это правда? – строго спросила она.

– Это правда, – выдохнули губы на белом, как полотно, лице.

7

Прежде всего – после того, как все трое, отдав каждый по пенсу, уткнулись в неразрезанные «Вести», – нашей паре стало ясно, в какой степени они тяготятся присутствием свидетеля их возбужденного состояния, тем паче что Байту все равно предстояло выполнить взятую на себя по отношению к нему роль, чему немало способствовало последнее известие, наполнившее ветром паруса мистера Маршала. С известием о смерти Бидела возможности бедного джентльмена, при соблюдении оговоренных условий, весьма и весьма расширялись, и нашей паре казалось, они видят, как, охваченный душевным подъемом, их гость тут же бросается на освободившееся место в уже оснащенной лодке, нимало не заботясь овладеть хотя бы начатками судовождения, прежде чем отдаться на волю лихого ветерка. Начаткам этим, согласно договоренности, должен был при первом же досуге обучать его Байт, и ничто не могло лучше свидетельствовать о доверии бедного джентльмена к молодому журналисту, как полная готовность, им поспешно выраженная, предоставить это дело полностью на его усмотрение. Тем более что на данный момент они располагали лишь одним содержательным и прискорбным фактом – яркой вспышкой, озарившей благодаря некоему агентству кроваво-красным светом запертый номер в захудалой гостинице во Франкфурте-на-Одере, который наконец вскрыли в присутствии полиции. Однако и этого материала было достаточно, чтобы подвергнуть его тщательному исследованию – исследованию, которое, когда им занялась наша молодая пара, превратилось в длительный, скрупулезный, повторяемый процесс, повторяемый без конца, так что, пожалуй, подстегиваемый именно этим выражением скепсиса, мистер Маршал, не выдержав, потерял терпение. Во всяком случае, он испарился, пока его покровители, крепко завязшие в боковой улице, куда свернули со Стрэнда, молча стояли, недоступные общению, прячась за столбцами развернутых газет. И только после того, как Маршал ушел, Байт – то ли намеренно, то ли по чистой случайности – чуть опустил края листка и перевел взгляд на Мод. Глаза их встретились. И Мод Блэнди почувствовала, что в ее жизни происходит нечто чрезвычайно важное – не менее важное, чем самоубийство бедняги Бидела, которое, как мы помним, она в свое время решительно сбрасывала со счета.