Европолис

— Я пошутил, господин капитан. Ничего серьезного не было.

— Глупая шутка! Так не поступают, лейтенант! — оборвал его старый капитан, хмуря брови.

— Слыхали? Шутка! Вот так шутка… С такими вещами никогда не шутят, господин лейтенант, это я вам говорю… — возбужденно протестовал Буланже и, гневно повернувшись к Фице, которая, улыбаясь, показывала свои белые зубки, продолжал: — А ты, дура, вместо того, чтобы визжать как зарезанная, когда тебя тащит офицер, помалкиваешь себе в тряпочку! А если, не дай то бог, ты поддалась бы ему, тогда пропади пропадом Фросин дом? Вот погоди, отошлю я тебя домой к матери, бесстыжая!

— Ну, успокойся, успокойся, ведь ничего не случилось! — попытался восстановить нарушенный порядок капитан Папаки.

Но это было тщетно: всеобщее воодушевление миновало. Пирушка расстроилась. На этот раз кутеж закончился совсем неожиданно.

Буланже, переживший такое потрясение, не мог больше играть. Он задыхался, и у него дрожали руки, как у паралитика.

Офицеры разбились на группы. Усталый и печальный, возвратился Нягу на судно. Но несколько весельчаков же могли угомониться до самого утра.

На следующий день начальнику гарнизона посыпались жалобы на разные бесчинства, учиненные ночью скандалистами-офицерами. Так, например, из пролетки, на козлах которой спал турок-извозчик, были выпряжены лошади. По главной улице продефилировала шумная кавалькада и перебудила всех.

Вывеска с мясной лавки переместилась на балкон кафешантана. На следующий день люди пялили глаза на вывеску, читая с удивлением:

«Продажа мяса. Поставщик военно-морского флота».

Два офицера появились на сцене варьете. Они, обнаженные, разыгрывали бой гладиаторов, изображали античные статуи, а потом устроили душ из сифонов. Хотя публика бешено им аплодировала, артистки варьете были скандализированы бесстыдным поведением офицеров.

* * *

Эвантия внезапно пробудилась от тяжелого сна. После ночного кошмара сердце ее сжималось от страшных предчувствий. Не успев открыть свои большие глаза, она в испуге стала оглядываться по сторонам.

Разве все это ей не снилось? Нет, все, что произошло этой ночью, случилось на самом деле.

Лучи утреннего солнца проникали сквозь щели опущенных жалюзи и слепили глаза.

Эвантия повернулась лицом к стене и закрыла глаза, чтобы ничего-ничего не видеть. Но картины одна за другой, ясные и четкие, возникали откуда-то изнутри, потому что ее мозг, подстегиваемый болезненной лихорадкой, продолжал напряженно работать.

Перед ее мысленным взором с удивительной ясностью, сохраняя мельчайшие детали, проходило все, что произошло, шаг за шагом с того момента, когда с растрепанными нервами, лишенная душевного равновесия, она рассталась с Нягу. Сейчас Эвантия явственно увидела, как перед ней в самом начале набережной словно из-под земли возник капитан Делиу.

Как он взял ее за руку и потянул назад, в темноту, к пустынному пляжу. Какими лживыми словами уговаривал он ее, гладя по волосам мягкой ласковой рукой, и тембр его слегка дрожащего голоса, словно музыка, западал ей в уши:

— Моя красавица… Черная Сирена… дикарочка… Знай, что самая красивая девушка, которая не умеет быть любезной с мужчиной, всего лишь только цветок без запаха.

Эвантия четко помнила каждое движение, каждый жест. Она до сих пор явственно и остро ощущала то пьянящее чувство, которое вызвало в ней его теплое дыхание, прикосновение его горячих губ и надушенных усов к ее губам.

Он заключил ее в железные объятия, его сильные руки сжали ее, он придавил, задушил ее своим огромным телом.

Эвантия не могла понять, что же с ней случилось.

Как она допустила?

В какой-то момент ей стало совершенно ясно, что сопротивляться она не может, она почувствовала, что этот человек сильнее ее и сделает с ней все, что захочет, и ее тело подчинилось ему без всякого сопротивления.

Бессильная и хрупкая, она пала жертвой, словно цыпленок в когтях ястреба.

Она была виновата… Конечно, виновата. Почему она его не оттолкнула с самого начала? Почему вовремя не ушла? Почему поддалась ему? Почему она с удовольствием слушала его речи?

«Я была безумной? — спрашивала себя Эвантия в бессильном отчаянии. — Ведь я же его совсем не люблю. Почему я так поступила? Ведь я же боялась его с первой минуты знакомства. Теперь все кончено. Все пропало».

Жизнь испорчена навсегда.

Как она сейчас посмотрит в глаза Нягу?

Как скрыть эту тайну? Что ему сказать?

Ей бы хотелось ползать у него в ногах, молить у него прощения. Пусть он растопчет ее, пусть она станет его жертвой, пусть она будет его рабой на всю жизнь.

Но что делать? Никакого выхода она не видела.

Возможно, Нягу и простил бы ее, но любить ее он уже не сможет. А она его любит и ни на мгновенье не переставала любить.

Униженная, презираемая, такой она и останется навсегда.

Она словно свалилась в мрачную пропасть, откуда выбраться нет никакой возможности.