Европолис

В белом халате сиделки скользила она на цыпочках по большим, светлым палатам с покрашенными масляной краской и блестящими, словно мрамор, стенами. Целый день она была на ногах, ища себе дело то у одной постели, то у другой.

Она трудилась самоотверженно и с удовольствием и была бы рада, если б могла остаться работать в больнице.

Но ей не повезло. Несколько рыбаков-липован из дельты, сектантов-беспоповцев, лежавших в больнице, косо смотрели на нее. «Чего здесь надо этой черной женщине?» Недоверчиво глядя на нее, они спрашивали, православная ли она, и не хотели принимать пищу из ее черных, поганых, нечистых рук.

Все это огорчало бедную девушку. Некоторые женщины из обслуживающего персонала тоже поглядывали на нее ненавидящими глазами. «Чего здесь делает эта черномазая, хлеб у нас отбивает?»

Завидовали Эвантии и поносили ее только шепотом, потому что все знали, что ей покровительствует сам доктор.

Поскольку Эвантия работала вне штата и денег на нее в отпускалось, доктор изыскал возможность платить ей в других фондов.

Клеветнические слухи, распространяясь все дальше и дальше, достигли наконец дирекции. Вопрос об обслуживающем персонале больницы был поставлен на обсуждение. Доктору был сделан выговор за незаконный прием служащих на работу.

* * *

Благодаря стараниям того же доктора Эвантии удалось устроиться бонной в семействе итальянского инженера Марини, работавшего в Европейской дунайской комиссии. Это была оригинальная семья. Он — необычайно живой человек, прирожденный артист — пел, декламировал, рисовал, насвистывал все классические оперы, лепил удивительные фигурки из хлебного мякиша. Она претендовала на высокую культуру и благородное флорентийское происхождение (на ее визитных карточках красовалась княжеская корона). В течение нескольких лет ей удалось организовать филиал общества «Данте Алигьери», с тем чтобы итальянская пропаганда пересилила австрийское влияние в устье Дуная. Люди называли ее «мадам Данте» и даже находили некоторое сходство ее профиля с профилем гениального поэта. Никто не мог и предполагать, что в этой маленькой женщине окажется столько энтузиазма и энергии. Ее необузданный шовинизм был таков, что она, вцепившись мертвой хваткой, заставила почти всех дам местного света являться с портфелями под мышкой, словно школьниц, на кружок по изучению итальянского языка.

Мужчины были в ярости от этого кружка, из-за которого жены запустили домашнее хозяйство. Сама же мадам Данте совсем не занималась ни домом, ни детьми.

Эвантию наняли скорее всего из тщеславия: чтобы хозяйка имела в доме животное редкой породы. Вначале ее обязанностью было опекать двух маленьких детей, в первую очередь обучать их французскому языку, но со временем все заботы по дому легли на ее плечи.

Единственными приятными часами для Эвантии были те, когда она в послеобеденное время гуляла в сопровождении детей по пляжу и по молу в сторону маяка. Но и тогда у нее было достаточно причин для огорчений.

Каждый раз, когда она проходила мимо дворца Европейской комиссии, ее посещали печальные мысли, и ей становилось грустно от воспоминаний. Она отворачивалась, чтобы не видеть теннисной площадки, на которой как-то раз довелось ей играть, вызывая всеобщее восхищение у людей, льстивших и заискивавших перед нею…

Часто встречала она по дороге дам и барышень из хорошего общества, которые переглядывались с иронической улыбкой.

«Сирена, Принцесса Долларов… бонна… гувернантка при детях».

Порой она замечала наглые, горящие глаза мужчин, которые упорно преследовали ее взглядами, и ее охватывал нервный страх. Кое-кто бросал ей на ходу колкие шуточки и делал нахальные намеки. Иногда она окидывала этих мужчин резким, возмущенным взглядом, но чаще всего ускоряла шаг и, прижав к себе детей, молчаливая и униженная, шла дальше той же дорогой, по которой еще не так давно шествовала гордо и грациозно, словно восточная принцесса.

В ясные, теплые дни, когда морская гладь блестела под солнцем, Эвантия задерживалась на пляже.

Сладость воспоминаний, словно инстинкт, влекла ее к тем местам, где она недавно чувствовала себя счастливой. Она останавливалась у подножья маяка. Море мерно билось о его каменный фундамент. Над плещущими волнами, словно жемчуг, взлетали брызги и падали в шипящую пену, похожую на порванные кружева.

Иногда она подходила к песчаным дюнам, чтобы послушать, как легкий ветерок доносит издалека дрожащие звуки, подобные органной музыке. К вечеру, когда Эвантия направлялась домой, солнце уж клонилось к горизонту и его косые лучи зажигали над бескрайними зарослями тростника пурпурное пламя и превращали древний Дунай в кровавую реку. Звуки безграничной пустынной дельты постепенно затихали, заглушаемые шумом и вздохами моря. Ночь начинала расплетать космы тумана, пока не выплывала полная оранжевая луна, выставляя свое лицо среди лохмотьев плывущих облаков.

* * *