Европолис

За столиком в глубине кофейни подсчитывали родственников Николы Марулиса. Их оказалось очень много, чуть ли не половина всего населения порта. Кто не был родственником, тот, уж во всяком случае, был другом или земляком. Среди всех двоюродных братьев, племянников и кумовьев самым бедным, самым нищим был двоюродный брат Ахилл Ксидиас, прозванный Арапом за толстые, вывороченные губы, на которые даже страшно было смотреть.

Страстный картежник, он опустился до того, что стал носильщиком при почтовом пароходе, таскал на своей спине чемоданы путешественников от пассажирской пристани в гостиницу напротив. На этот раз Ахилл, чисто одетый, в белой рубашке, повязанный голубым шейным платком (к воротничкам он никогда так и не смог привыкнуть), переходил от столика к столику и со слезами на глазах, облизывая свои толстые губы, рассказывал различные истории из жизни двоюродного брата Николаки, которого он любил, как родного брата. Впрочем, многие старики доказывали, что они давнишние, чуть ли не с юношеских лет, друзья Николы Марулиса. Несколько земляков трогательно утверждали, что помнят его с детских лет, с тех пор, как они вместе бегали в одну школу еще на родине, на острове Хиосе.

* * *

Пока внизу, в кофейне и олеандровом «саду», все гудело, как в пчелином улье, наверху, на балконе, выходившем на набережную, Пенелопа, жена Стамати, принимала визиты воскресных гостей.

Двум разодетым и напудренным соседкам, с губами цвета раздавленной земляники, просто не сиделось на стульях от нетерпенья, когда же хозяйка проронит хоть слово о письме американца. Сгорая от любопытства, они через силу прихлебывали турецкий кофе, запивая его сиропом, разбавленным газированной водой.

Пенелопа Марулис, жгучая брюнетка, с большими черными, огненными глазами и бархатными бровями, обладала завидной фигурой. Сдержанная и высокомерная, она цедила слова сквозь сжатые пунцовые губы, за которыми скрывались многочисленные золотые коронки.

Никто не видел, чтобы она когда-либо спускалась в кофейню. Она также не снисходила до того, чтобы отправиться на базар. Стамати, согласно восточным обычаям, все закупки производил сам. В течение всей недели никто не видел Пенелопу, и только по воскресеньям она выходила на балкон. Визиты она обычно принимала в капоте лимонного цвета с большим декольте.

Сдержанная и себе на уме, Пенелопа прекрасно владела собой и ни словом не обмолвилась о письме, которое взбудоражило весь порт. Казалось, она совсем равнодушна к этому событию, хотя на самом деле провела бессонную ночь, терзаемая разнообразными чувствами, строя самые различные планы и обдумывая, как лучше подготовиться к приему ожидаемых гостей.

Соседки ушли, позеленев от злости.

Только внизу, на улице, они обе разом дали волю своему негодованию:

— О боже мой! Дорогая! Что за лицемерное и несносное существо эта Пенелопа! Она и сейчас задирает нос, когда у нее за душой почти ни гроша, а что будет, когда она приберет к рукам доллары американца?

ГЛАВА II

С первого же дня, когда совсем еще подростком Пенелопа высадилась здесь, в устье Дуная, она почувствовала себя в тисках мелочной провинциальной жизни. Ее аристократические замашки, гордость, все ее поведение шокировали весь город. «И откуда, — спрашивали люди, — эта дворянская спесь и утонченные вкусы у бедной девчонки, да еще сироты?»

«С чего она задирает нос и то и дело прикрывает его надушенным платочком, будто по дороге со всех сторон несет вонью?»

«Откуда она взялась? Из какой семьи?»

Какой неведомый титул носила эта девица, оказавшаяся в маленьком порту в устье Дуная, среди провинциального и самого разношерстного общества?

Когда Пенелопа приехала из Константинополя, ей было шестнадцать лет. Многое рассказывалось шепотом про ее семью. Достоверно было известно только то, что ее мать, женщина редкой красоты, кинулась в отчаянии в Босфор, после того как ее бросил любовник, капитан парохода, уплыв в Аргентину. Пенелопе не было и восьми лет, когда ее взял на воспитание дядя, Иованаки Иованидис, переводчик при русском посольстве в Константинополе.

«Что это за цыганочка?» — спросил посол, беря девочку за подбородок, увидев ее как-то в канцелярии.

«Боже, какой прелестный ребенок!» — пришла в восторг княгиня, дородная супруга посланника.

Летом, когда наступала удушающая жара, посольство перебиралось из Перы в Терапию, где с Босфора дул освежающий ветерок.

В летней резиденции переводчику предоставлялось две комнаты, чтобы он был всегда под рукой, если этого потребуют дела канцелярии. Дядюшка гордился своей племянницей и всюду брал ее с собой. Этот удивительно развитый ребенок приводил в восторг весь дипломатический мирок в Терапии. Морские офицеры, служившие на кораблях великих держав, сажали ее на колени во время прогулок на лодках по Босфору, которые устраивались в лунные ночи. Живая и смелая девочка без всякого стеснения проникала всюду, словно все ее предки испокон веков принадлежали к высшему обществу и жили в такой же роскоши, какая царила в посольских дворцах.