Эвтаназия

Я включил компьютер и попробовал накропать что-нибудь в стиле Виктора Середы. В надежде, что хотя бы тут больших проблем не возникнет. Куда там! Меня поджидало глубокое разочарование. Нужно было научиться придавать тексту оттенок багрянца, как у Середы, а оттенок этот не появлялся. Я ведь уже упоминал, что багрянец – вроде фирменного его знака. Без него, при всей схожести языка и стиля об успехе нечего было и помышлять. Видимо, существовал какой-то особый способ плавки, при котором текст приобретал именно этот оттенок.

Я промучился с сюжетом и стилем два дня. Все впустую. Вероятно я бы мучился так и дальше, если бы в ход событий снова не вмешалась Момина.

Она без стука ворвалась в комнату и уставилась на меня.

Я замер, словно кролик под взглядом удава. Что-то в ней было не то. Волосы! Она обрезала косу. Теперь она выглядела не такой уж юной, но новая прическа тоже была ей к лицу.

На носу моем были нахлобучены битловки – я как раз упражнялся в стилистике.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– Пишешь?

– Пытаюсь.

– Ну и как успехи? Что-то я не получила пока ни одной твоей дискеты.

– Так файлов нет – ничего не выходит. Не на ту лошадку ты, видимо, поставила. А что случилось?

Она прошлась по комнате, машинально взяв в руки одну из книг с моей самодельной полки.

– Даже от тебя я этого не ожидала, – сказала Момина. – Наградить меня венерическим заболеванием… Это уже слишком.

– Не может быть! – От неожиданности я подпрыгнул на стуле.

– Я уже прошла обследование. – Она закрыла рот рукой и рассмеялась. – Можешь себе вообразить такую комбинацию: я и трихомониаз?

Ева! – мелькнуло у меня в голове. Сука! А я и не подозревал, что она наделила меня трихомониазом.

– Тоже мне, венерическое заболевание, – рявкнул я, глядя, впрочем, в компьютер. – Трихомониаз – не сифилис.

– Во-первых, не кричи. Гордиться тут особенно нечем. А во-вторых… Так ты знал?! – В ее глазах блеснули дальние еще пока сполохи.

– Ни хрена я не знал. – Теперь я орал почти шепотом. Со стороны, наверное, это напоминало испорченный динамик. – Просто я констатирую факт: трихомониаз – не сифилис, и даже не гонорея.

– Так может тебе еще спасибо сказать?

Я вызвал на экране нужное окошко и набрал в нем слово „трихомониаз". „Кирилл и Мефодий" тут же бросились мне на выручку: „ТРИХОМОНОЗ (трихомониаз), инфекционное заболевание человека и животных, преимущественно крупного рогатого скота; вызывается трихомонадами. Заражение человека – преимущественно половым путем. Проявляется воспалением слизистых оболочек мочеполовых путей (жжение, зуд, пенистые или гнойные выделения), у животных, кроме того, абортами."

– Нет, ты просто прелесть, – сказала Момина. – В тебе столько детской непосредственности. Впрочем, стоило чего-то подобного ожидать, ведь ты родился в год „Лолиты".

– Когда-когда я родился? – переспросил я. – В год „Лолиты"? Ну, извини.

– „Лолита" была написана как раз в 1955 году.

– Угораздило же меня.

Она бросила книгу на кровать, прошлась к двери и обратно и по пути цапнула еще одну книгу с полки. Эдак она мне все книги перекидает на кровать, подумал я. Моим вниманием сейчас целиком завладело именно это обстоятельство.

– Впервые переспать с мужчиной в возрасте двадцати восьми лет и тут же напороться на венерическое заболевание. Чем не плата за целомудрие! „Не мудрствуй цело", как написано у тебя в „Еще раз „фак"!" „Мудрствуй частично." Пошлость, конечно, беспросветная, но какая поразительная правда жизни! Адка путается с мужиками с пятнадцати лет – и ничего.

Вот тебе на – меня уже цитируют. Правда, повод не самый подходящий, но все равно – делаю карьеру.

– Прости, – сказал я, вытянувшись во фрунт, – этого больше не повторится.

– Конечно, не повторится. Это уж я тебе обещаю. А теперь собирайся, милый, я за тобой. Нас с нетерпением дожидаются в вендиспансере.

Помещение вендиспансера здорово смахивало на нашу квартиру. Тот же коридор с тусклой лампочкой, такие же обшарпанные стены и массивные двери. Разве что комнаты-музея летчика Волкогонова здесь не было. Ну и в свою очередь ко мне тут тоже отнеслись как к родному. А вот на Момину уставились словно на привидение.

В регистратуре я предъявил паспорт.

– Привели, голубчика? – улыбнулась тетенька, которая была почему-то в зеленом халате. Она с бешенной скоростью принялась что-то строчить на потрепанном листке бумаги. – Его тоже к Руслану Ивановичу в кабинет номер три, болезного.

Мы сели на скрипучие откидные стулья и погрузились в ожидание.

– Стыдобища какая, – проговорила Момина, улыбаясь.

– Прости, – заладил я.

– Бог простит.

Публика здесь собралась самая разнообразная: в смысле возраста – от среднего школьного до весьма преклонного. Одного дедушку в джинсах можно было только поздравить с тем, что он еще в состоянии иметь подобные заболевания. В смысле одежды опять же – от откровенных лохмотьев до „Келвина Кляйна" („Кляйна по Келвину", как было написано в недавно упомянутом романе „Еще раз „фак"!") И лица – пестрые, различных национальностей. Тем не менее что-то неуловимое их все же объединяло: какая-то особенная замутненность взгляда, что ли.