Эвтаназия

В следующий раз она с жаром описала мне, как накануне вечером поругалась с Адой. Укладывая своего ребенка, Ада плотно прикрыла дверь, чтобы тот побыстрее заснул. А Момина с пеной у рта доказывала, что дверь прикрывать плотно нельзя, нужно обязательно оставлять полоску света.

– В память о Набокове, – добавила она.

Я воспользовался случаем и обвинил Набокова в том, что его „Приглашение на казнь" – подражание Кафке. Достаточно сравнить этот роман с „Процессом".

– Дурак, – обиделась она.

– Только слепой этого не видит.

– Гена, мало тебе, что ты наградил меня трихоманозом? Нельзя же так поверхностно смотреть на вещи. Да, Набоков – многогранен и нет ничего удивительного, если какою-то из этих граней он соприкасается с Кафкой.

– Он восхищался Кафкой, – не унимался я. – Я сам об этом читал. Стало быть это соприкосновение не случайно.

– Я знаю, зачем тебе это надо, – сказала она со злостью. – Если даже Набокову позволено…

– Бинго, – сказал я.

И во избежание серьезного конфликта перевел стрелки на Середу, романы которого, на мой взгляд, не представляли собой объектно-ориентированных потоков сознания. И не могли быть ими, коль скоро они являлись импровизацией. Ведь чтобы объектно сориентировать поток сознания, нужно сначала смоделировать его. Какая уж тут импровизация.

Момина согласилась.

Но с другой стороны, чтобы не позволить отпущенному на волю сюжету окончательно затеряться в джунглях, впереди должны постоянно звучать там-тамы. Иными словами, в авторе должно жить ощущение финала.

Момина согласилась.

– Вся беда в том, – сказал я, – что во мне пока что этого ощущения финала нет.

Да, Середа потерпел аварию и погиб. Но ведь должен был остаться черный ящик. Его непременно требуется найти. Как же без черного ящика?

Она призадумалась.

– Во всех романах Середы, на мой взгляд, один и тот же финал. Разумеется, они вроде бы как разные, но по сути… Мне кажется, что финалы романов Середы сродни финалу в „Полете над гнездом кукушки" Кена Кизи. Тебе не приходило это в голову?

Я сидел, словно окаменевший.

Так я и знал, что этим все кончится.

Я бросил его тогда, отдал на поругание этим макакам! А индейский вождь увел Мак-Мэрфи с собой. Они вырвали с мясом мраморный умывальник, вышибли им оконную раму психушки и ушли. Оставив в палате, как жалкую подачку, лишь бездыханный труп. А я не сумел вырвать мраморный умывальник. И за серьезные романы – за свои серьезные романы – не брался, если честно, только потому, что сначала нужно было вырвать мраморный умывальник и уйти, оставив с носом этих макак.

– Что с тобой? – спросила Момина.

Я очнулся. Я сидел, сгорбившись, на краю стула, и лицо мое, лишившись защитной маски, являло мой истинный безобразный лик. (Люди привыкли к гуттаперчевым маскам, постепенно, с детских лет, врастающим в лица. Без них они наверное не смогли бы жить. Лишь пару раз мне доводилось видеть, как маска на мгновение спадала с лица. И это производило ужасное впечатление. Увидеть монстра можно не только в фильмах ужасов. Снимите маску и посмотрите в зеркало на самого себя.)

– Гена! – Внезапно Момина побледнела. – Не надо, Гена! Такое выражение лица было незадолго до гибели у моего отца.

Не говоря ни слова, я вышел на улицу и закурил.

Тогда, в 1985-м, я неоднократно приезжал на окраину города, и, сжимая в руке удавку, кружил вдоль забора. И, прильнув к чугунной решетке, жадно всматривался вглубь двора. Несколько раз я вроде бы видел его и кричал „Фил", но он не реагировал. Зато мои крики привлекали внимание других ненормальных. Концентрация пижам и халатов на этом участке постепенно возрастала, что влекло за собой появление бугаев-санитаров. И я убирался прочь.

Я сделал последнюю затяжку и щелчком пустил папиросу в урну. Потом вновь ощутил себя во времени и пространстве и огляделся по сторонам.

Вендиспансер был расположен на площади, в простонародье называемой Пятью Углами. Поскольку в общей сложности от нее отходило пять улиц, образующих те самые пять углов. Удивительное дело: одна из улиц вела к проспекту Ленина, на котором находилась квартира моих родителей. Вторая – к Маяковской, где была двухкомнатная квартира, в которую я переехал потом, третья вела к Фонвизина, где находилась моя однокомнатная квартира, и наконец четвертая вела к моей нынешней коммуналке. Куда же ведет пятая улица? – подумал я.

Она вела к дому Моминой…

Наконец, Руслан Иванович последний раз всадил в нас иглу. Он был явно не в духе. По-видимому, Момина зацепила в нем какие-то болевые струны. Быть может, он даже не отказался бы подхватить от нее какое-нибудь серьезное венерическое заболевание.

Вы знаете, если честно, походы в вендиспансер доставляли мне эротическое удовольствие. К примеру, многих возбуждает, когда особа женского пола, да еще с виду – недотрога, да еще в постели среди ночи вкрадчиво называет гениталии нехорошими словами. А почему?