Эвтаназия, или Путь в Кюсснахт

– Папа! Папа приехал! – радостно кричит Рува и жмется к нему, и льнет, и обнимает руками за пояс (выше он не достает). А папа смотрит сначала настороженно, но потом взгляд его теплеет. Он глядит на сына, а рука останавливает спутника, говорящего: «Товарищ капитан, я пацаненка-то уберу?» Он проводит пальцем по кончику Рувиного носа, задранного вверх, где почти под потолком улыбается папино лицо, и сын чувствует себя на седьмом небе от этой немудреной ласки.

Да, отец со своими друзьями вернулся из долгого похода. Но что, спрашивается, делают в их комнате дворник и его зевающая жена? И почему все перевернуто вверх дном и вещи валяются в полном беспорядке? А мама сидит на стуле вся белая и совсем нерадостная? И машинально перебирает руками лифчик, который, видимо, забыла бросить в тюк у своих ног?

Нет, что-то не так. Вот и мать в своей любимой кофточке с едва заметным простеньким узором, который Рува так хорошо изучил, бессчетное число раз прижимаясь к ее груди, когда случались детские несчастья и обиды, вдруг зовет его со стула: «Сыночка, подойди…»

Он неохотно отлепляется от папы, подходит к ней. Губы у нее прыгают, и она скороговоркой начинает шептать ему в ухо что-то дикое и невообразимое: «Я сейчас должна буду уйти… ненадолго… просто глупая ошибка… разберутся… Вернусь завтра, или послезавтра… Тебя сейчас тоже увезут. Ты же не можешь остаться один в доме, так ведь? А там будет много детей, и ты с ними будешь играть. А потом я вернусь, и заживем как прежде…»

– С папой? – с надеждой спрашивает Рува, поглядывая на его блестящую кожанку.

– С папой, но вряд ли с этим… – отвечает мама, как будто у него несколько пап.

– Но я никуда не поеду, ни к каким детям, буду ждать тебя здесь, – твердо заявляет Рува.

Мать начинает беззвучно плакать, и тут он внезапно понимает, что ошибся, что ее и себя надо спасать! Это не папа с друзьями, а какие-то чужие люди. Те же, что несколько дней назад были в квартире у его лучшего друга Сереги, после чего и он, и его родители исчезли. А на дверях с тех пор висит веревочка на сургуче. Он бросается к своей кровати, выхватывает из-под подушки маленький складной перочинный ножик, с которым ложится спать на случай, если бандиты залезут. Рува храбро наставляет ножик на одного из спутников бывшего отца. Тот от неожиданности шарахается, как бы даже дергает рукой в сторону кобуры, но потом грубо отшвыривает его к стене с криком: «Вот ведь гаденыш!» и выхватывает у него из пальцев ножик.

После этого Рува сидит оглушенный и почти не реагирует, когда маму уводят, и она бросается к нему, чтобы поцеловать на прощание. Он лишь вяло отвечает ей. Потом и за ним приезжает машина. Его везут в какое-то странное место – спецприемник. Когда Руву уводят, этот – в кожаной куртке – неожиданно подает ему руку, незаметно вкладывает в нее складной ножик, сгибает его пальцы, чтобы не было видно, вновь касается его на этот раз шмыгающего носа и ласково ему улыбается.

***

Через полтора месяца мамин брат и его жена нашли Руву в детском доме и увезли жить к себе в Одессу. В течение первого года ему пришлось много раз пересказывать историю маминого ареста родственникам и знакомым дяди. Хотя слушать и, тем паче, рассказывать такое чуть ли не смертельно опасно, но уж больно рассказ волнующ, да и что взять с малОго? И Рува отточил историю до полного блеска и глянца. Та засверкала, как ботинки клиентов под проворными руками сапожника на площади, которого всегда можно было видеть из окна их с мамой комнаты. Он точно знал, когда слушатели насупятся и начнут пыхтеть папиросами, а глаза слушательниц увлажнятся и они непременно прижмут его к своей колышущейся, как море, груди.

Он замолчал. Анна, как те слушательницы, сидела с мокрыми от слез глазами.

После паузы Рува вернулся к теме их знакомства:

– Да, именно кофточка мне сразу бросилась в глаза. А потом уже ты. Такая неловкая, несчастная, что мне вдруг захотелось, чтобы ты улыбнулась, чтобы тебе стало хорошо. Пусть только на один вечер.

– Так ты из жалости меня поцеловал?.. – немного обиженно спросила Анна.

– Может, и так. Но я видел, что нравлюсь тебе.

– Так уж и видел?

– Да, было заметно…

– Твоя правда, ты мне понравился. А когда надо было тебя выгулять, поняла, что надеть-то нечего и решила остаться в той кофточке. Но поверь, когда ты меня поцеловал, у меня даже мысли не было о каком-то продолжении. Просто стало хорошо. А когда появился Миша – порезанный, весь в крови, – я даже разозлилась на него: «Как не вовремя!»

– И я именно то же подумал, – сказал Рува. – Кстати, а что с той кофточкой? Ты ее привезла с собой?

– Привезти-то привезла. Но пустила на тряпки. Если б знала – сохранила…

***

Иногда из какого-то самой ей непонятного чувства Анна расспрашивала его о прежних романах и победах. Обычно он отшучивался:

– Как же! Тебе только расскажи! Чтобы ты меня окончательно затравила.

Но когда она уж слишком приставала, рассказывал, не о своих победах, а о «странностях любви»: