Эвви Дрейк все начинает сначала

– Послушай, иногда приятно делать что-то нормальное. У тебя есть стадион, а у меня нет работы. Когда я приехал сюда, я никого не знал, кроме Энди. Мне нравятся поля. Это кажется знакомым, вот и все. Ты придаешь этому слишком большое значение. Я не собираюсь объяснять, каково это – понимать, что ты больше не можешь подавать, независимо от того, сколько раз тебя об этом спросят!

– А как насчет сосновых шишек? – поинтересовалась она. – Ты любишь сосновые шишки? Это знакомо?

И снова тот самый пристальный взгляд.

– О чем ты говоришь?

– Я видела, как ты поднимал с земли сосновую шишку и швырял ее в забор снова и снова, пока она не разлетелась. Ты делаешь это везде, где можно? Ты ходишь и все бросаешь? Именно поэтому ты потираешь плечо? Потому что ты не можешь перестать бросать, пока не повредишь плечо окончательно?

Дин ответил незамедлительно, но ответ его был не таким, как она ожидала:

– Что у тебя с Энди? Почему ты больше не встречаешься с ним по субботам?

Она покачала головой, как будто у нее в ухе была вода:

– Что ты – какое это имеет отношение к делу?

– Кто тебя знает.

Эвелет уставилась на него, чувствуя, что сейчас упадет в обморок.

– Что значит – кто тебя знает?

– Ты хочешь быть моим другом, ты хочешь расспрашивать меня о том, что я видел, а я не знаю, что ты подсматриваешь за мной, – возмутился Дин. – Я тебя не знаю. Энди не знает, твой отец не знает. Я думаю, что и твой муж не знал. Я живу в твоем доме, и ты говоришь, что мы друзья, но мне кажется, я все же не могу понять, что с тобой происходит. А ты хочешь расспросить меня о том, что происходит, посреди ночи? Забудь это. Ты хочешь, чтобы я разбирался со своими проблемами сам, понимаешь, что я говорю? Так что давай начнем с тебя.

Эвви почувствовала, как в голове что-то запульсировало, гулко отдаваясь в ухе. Она посмотрела на свою чашку и увидела, что пальцы, лежащие на ее ручке, дрожат. Она встала и подошла к верхнему ряду шкафов, распахнула один из них и достала одну из фарфоровых тарелок с маленькими желтыми цветочками. Тех, которые выглядели так, будто они из кукольного домика. Она повернулась к Дину и подняла ее, чтобы ему лучше было видно.

– Ну, тарелка. И что? – недоуменно спросил Дин.

Она приподняла тарелку так, что та оказалась почти на уровне ее лба, затем, не отрывая от нее взгляда, открыла ладонь и уронила ее. Казалось, время на мгновение остановилось, как слово застревает в горле, прежде чем его произносят. Но когда тарелка ударилась о пол, она разлетелась на тысячи кусочков.

Дин подскочил на месте:

– Какого черта?!

– Я здесь живу. Правильно? Я здесь живу. Это моя тарелка. Вот что ты мне сказал. Ты сказал, что если я не хочу их, я могу купить новые.

Тут она снова повернулась к шкафу и достала глубокую тарелку с нарисованными хлопьями. На этот раз она не уронила, а швырнула ее на кафельный пол, так что осколки разлетелись с еще большим звоном.

Дин молчал. Он просто смотрел.

Она взяла еще одну тарелку. На сей раз обеими руками. По какой-то причине она не разбилась, когда ударилась об пол. Эвви бросила ее еще раз. Тарелка приземлилась плашмя и снова выжила. Эвви наклонилась и подняла ее, все еще глядя на Дина.

– Я понял. Он поднимая руку. – Тебе не нужно их бить. Я все понял.

Она дернула рукой и стукнула тарелкой об угол кухонного стола. Кусок тарелки откололся, оставив ее с осколком в руке. Она бросила его на растущую кучу у своих ног.

– Эвелет, господи… – произнес Дин, вставая и отодвигая стул от стола.

Она повернулась и взяла разом еще шесть тарелок, поставив стопку на кухонную стойку. Она разбивала их одну за другой о столешницу, прежде чем позволить им упасть на пол, а Дин стоял и смотрел, скрестив руки на груди. Бросая один из осколков, она вспоминала, как Тим назвал ее идиоткой, когда она не могла найти ключи. Осколки скользили по куче и залетали под холодильник и стоявшую рядом посудомоечную машину.

Когда все тарелки были разбиты вдребезги, Эвви остановилась. Она еще не забыла, как обедала на этих тарелках в девять тридцать вечера, так и не дождавшись возвращения Тима домой. Помнила, как ставила перед Тимом завтрак в день его рождения со свечой в стопке французских тостов. Ей было жарко, голова кружилась, сердце бешено колотилось, а Дин все молчал. Но затем он подошел к ней, откидывая ногами разбитую посуду и расчищая себе путь к тому месту, где она стояла. Он встал рядом с ней настолько близко, что она чувствовала запах его стирального порошка.

Он потянулся к ней через плечо, и она подумала, что сейчас почувствует его руку на своей шее. Но еще не успев закрыть глаза в надежде на поцелуй, она увидела, как он вытащил суповую чашку и прикончил ее одним щелчком запястья. Когда-то такой щелчок стоил много миллионов долларов в год.