Ex deo natus est. Рожденный богом

       Хозяин дворца обнажил меч и не спеша спустился со смотровой площадки. Торин за его спиной что-то кричал сигнальщику, но Глеб не вслушивался. Он больше ни на что не обращал внимания. Кровь жгла его вены и заполняла тело возбуждением. Сдержанность, которая сковывала его годами, отступила, обнажив гнев и жгучую ярость. Он жаждал испить из чаши насилия сполна, искупаться в крови врагов, на острие меча принести им имя убитой матери.

       Мечники и пикинеры расступались перед ним, перешептываясь за спиной. Он шел сквозь боевые порядки и выстроившихся в линию солдат к берегу, на который уже опускалась махина живой переправы. К месту прорыва муравьев помимо него устремились братья и сестры, великаны и черные рыцари. Но Глеб не замечал никого – он выбрал свою судьбу и шел к ней сам. Если бы у него был выбор, он бы предпочел сражаться в полном одиночестве.

       Земля глухо вздрогнула, когда масса из муравьиных тел и бревен ударилась о берег. Большинство атакующих были покалечены и раздавлены ударом, но по их телам уже карабкались другие. Переправа сомкнула берега, и насекомые хлынули навстречу защитникам города.

       Голова муравья-солдата была вровень с его шлемом. Расставленные широко жвала челюстей обещали объятия смерти. Тварь двигалась очень проворно, но Глеб был быстрее. Он легко прыгнул и наотмашь ударил в полете мечом по панцирю, который закрывал холку насекомого. Сталь жалобно взвизгнула, встретившись с прочным хитином, но проломила его, и отсеченная голова с глухим стуком запрыгала по земле.

       Глеб едва успел подумать, что стоит поберечь меч, как азарт сражения захватил его, отбросил лишние мысли в сторону. Он сражался один, не замечая рядом размашистых топоров великанов, которые крошили врагов, и тяжелых мечей черных рыцарей, легко перерубавших гигантских насекомых пополам. Рядом с ним иногда сверкала алебарда Гражины, которая сначала подрубала уязвимые конечности, а потом раскалывала черепа между выпученными фасетчатыми глазами. Долгое время его спину прикрывал рыцарь Доминик, методичный и скупой в движениях. Оглядывался на него и гигант Константин.

       Глеб сражался один. Он был неистовым и одержимым битвой. Если бы его враги были способны испытывать страх, они бы обратились в бегство. Сокрушая врагов, он вселял ужас даже в тех, кто сражался рядом с ним плечом к плечу.

       Муравьи толпились у края переправы, забираясь на спины друг друга, чтобы добраться до берега, где им преградил путь рассвирепевший хозяин дворца, размахивающий мечом с невероятной скоростью. Осколки хитиновых панцирей, отрубленные конечности насекомых и липкая розовая кровь разлетались и брызгали от него во все стороны. Он топтался по поверженным и искалеченным врагам, которые в несколько слоев покрыли землю под его ногами.

       Глеб не чувствовал насыщения и не испытывал боли. Панцирь его доспеха был смят и проколот в нескольких местах, запястье левой руки было отсечено, а левая нога не слушалась и кровоточила, окрасив наколенник ярко красными потеками. Он часто оступался, стоя на телах мертвых муравьев и пропускал опасные удары атакующих, но продолжал напирать, разбивая строй прибывающих с переправы солдат.

       А за его спиной плотным клином выстроились браться и сестры, черные рыцари и великаны, размалывая тех, кому удавалось обойти живыми острие этого клина. Рассеченный надвое поток муравьев достигал и менее сильных противников – мечников, пикинеров, гвардейцев. Но только единицам удавалось достичь стен города, с которых на них сыпался град камней и стрел.

       Время остановилось для Глеба, собравшись в один бесконечно долгий момент. Он понял это в момент яркой вспышки, которая не просто залила переправу белым светом, а ударила обжигающим ветром. Он вспомнил, что Торин должен был сжечь переправу.

       Волна живых и мертвых муравьев накатила на него, подхватила и унесла прочь.

       Глеба отбросило взрывной волной и завалило телами, которые, наконец, сковали его руки и ноги неподвижностью. Он попытался вздохнуть, но панцирь лишь сильнее сдавил грудь. Он выгнул спину, но болью откликнулись только многочисленные раны. Он потянул к себе меч, но сломанные пальцы хрустнули в ответ.

       Глеб закрыл глаза и отпустил свое тело.

       Он почувствовал насыщение. Его голод был утолен, и следом пришла заслуженная усталость. Он, наконец, мог ни о чем не думать, не беспокоиться. Он выбрал свою судьбу и принял ее дары.

                *****

       Глеб открыл глаза, и яркий свет обжег болью. Он поднял руку, чтобы заслониться от света, но обрубок предплечья, лишенный кисти, лишь описал ломаную дугу в воздухе. Было странным ощущать руку целиком и не видеть ее продолжения. Он сжал пальцы отсутствующей ладони в кулак, но ничего не произошло – культя предплечья конвульсивно вздрогнула.

       – Тише,– услышал он обеспокоенный женский голос, и перед ним появилось размытое лицо Лилии.– Не стоит так дергаться… Тебе нужно поберечься. Я рядом…

       Глеб вспомнил битву с муравьями, многочисленные ранения и вспышку света, которая закончила для него бой. Он поморщился и закрыл глаза.

       – Где Торин?