Exemplar

Дабы заключение для него стало полегче — ибо он сам себя, без оков, принудил к тому, чтобы X лет оставаться в капелле[117], — Служитель заказал у художника изобразить ему святых отцов древности и начертать их изречения[118], а также некоторые иные назидательные вещи, которые подвигли бы страждущего человека к терпению в превратностях. Но Бог не захотел попустить, чтобы он порадовался этим картинкам, ибо, едва художник набросал в капелле углем древних отцов, у того разболелись глаза, и он их не смог разукрасить. С тем художник откланялся, сказав, что пусть, мол, произведение остается таким, покуда он не поправится. А когда Служитель начал к нему приступать и выспрашивать, сколько же надобно ждать, чтобы он выздоровел, тот отвечал: XII недель. Служитель попросил его поднять упавшую лестницу к намеченным образам древних отцов, потер их ладонями, провел ими художнику по его хворым глазам и сказал: «Силою Божией и святостью сих древних отцов повелеваю я, мастер, вам, чтобы вы завтра днем сюда возвратились, а ваши глаза были совершенно здоровы». И вот, когда настало раннее утро, пришел мастер, радостный и здоровый, и благодарил Бога и Служителя за то, что он выздоровел. Но Служитель приписал сие не себе, а древним отцам, до чьих образов он прикоснулся ладонями.

В это самое время Бог промышлял о нем так, словно разрешал злым духам и всем людям его истязать. Неисчислимо много он тогда выстрадал от лукавых. Принятым [на себя] чудовищным видом, исполненным лютой свирепости, они причиняли ему днем и ночью, и наяву, и во сне столько страданий и горя, что он совсем изнемог.

Раз как-то у него началось искушение, ему ужасно захотелось вкусить мяса, ибо он оставался без него многие годы. Едва он съел мяса и утолил свое желание, пред ним в видении из самого ада вынырнул чудовищный образ и, прочитав стих «Adhuc escae eorum erant, etc.»[119][120], лающим голосом выкрикнул тем, что собрались вкруг него: «Сей монах повинен смерти, и он примет ее от меня». Поскольку же те, что стояли кругом, не желали сего допустить, он извлек огромный бурав и сказал ему так: «Коль не могу теперь тебе сделать другого, то мне все-таки хочется помучить твое тело этим буравом и просверлить тебе рот, причинив ровно столько страданий, сколь велико было твое наслаждение от поедания мяса». С тем и залез он ему буравом в уста. Тотчас у Служителя распухла нижняя челюсть и десны, отек рот, так что его нельзя было открыть, и целых три дня он не мог есть ни мяса, ни прочей еды за исключением того, что ему удавалось всосать через зубы.

Глава XXI О сокровенном страдании

Среди прочих страданий имелось три внутренних, которые были для Служителя крайне мучительны. Первое из них приносили с собой неуместные сомнения в вере. На ум ему приходили такие помыслы: как это Бог мог быть человеком, и другое подобное этому. Чем больше он сим мыслям противился, тем больше запутывался. В таком борении Бог попустил ему оставаться целых IX лет: с рыдающими очами и сердцем, взывающим к Богу и ко всем святым о подмоге. Наконец, когда Богу показалось, что время настало, Он полностью избавил его от того искушения, и ему были дарованы Богом великая твердость и просветление в вере.

Иное внутреннее искушение заключалось в беспорядочной грусти. Ему было неизменно так тяжело на душе, словно на сердце у него лежала гора. Отчасти это проистекало вот из чего. Его стремительный отказ [от мира] был таким полным, что его жизнелюбивое естество терпело из-за него великое утеснение. Сия скорбь продолжалось у него VIII лет.

Третье сокровенное страдание было таким. У него появилось искушение, что его душа никогда не спасется, что он будет осужден во веки веков. Как бы он праведно ни поступал и сколько бы ни упражнялся, это ничуточки не поможет, чтобы стать одним из спасенных. Все заранее потеряно для него. Такими мыслями утомлял он свой разум и денно, и нощно. Когда ему нужно было идти в храм или творить какое-нибудь другое доброе дело, тотчас являлась искусительная и печальная мысль: «Ну, и как это поможет тебе послужить Богу? Сие — лишь к проклятию. Тебе не будет спасения. Не приступая, бросай. Ты пропал, с чего бы ни начал». Затем ему думалось: «Эх, что за несчастный я человек! Куда мне деваться? Уйти из Ордена? Не миновать тогда ада. Остаться? Все равно не будет спасения. Ах, Господи Боже! Было ль кому-то когда-нибудь хуже, чем мне?» И тогда стоял он погруженный в себя самого, издавая глубокие вздохи и проливая слезы. Бил себя по сердцу, со словами: «О, Боже! Неужели мне не спастись? Не грустно ли это! Что здесь, что там мыкаться! Горе мне, что я рожден моей матерью!»