Ежевичная водка для разбитого сердца

– Да, зато нам было весело, правда?

Я прокрутила в голове недели, проведенные у друзей: вот самое начало – я в штанах с пузырями на коленях и фланелевом свитере, слившаяся с диваном. Потом одежда становилась все более «цивильной», улыбки все более частыми. Вспомнила я и наши трапезы с Катрин, Никола и Ноем, с Эмилио, с моим отцом и сестрой, с Максимом. Мне казалось, будто я прожила здесь годы. Что бы там ни говорили, с несчастной любовью скучать не приходится – сколько потрясений произошло в моем мирке за эти два месяца! «Да, – сказала я Катрин. – Нам было весело». И я была почти растрогана тем, что так хорошо устроена человеческая природа, а мои великодушные друзья дали мне возможность сказать о самом мрачном периоде моей жизни, – что да, нам было весело.

Катрин коротко всхлипнула и кинулась мне на шею. Она плакала, а я смеялась.

– Это слишком бурно. Слишком бурно.

Как раз в эту минуту вошли Ной и Никола. Никола замер перед этой сценой с насмешливой улыбкой на губах.

– Она плачет? – спросил он меня. Я кивнула, зарывшись подбородком в шевелюру Катрин.

– Почему ты плачешь, Кэт? – спросил Ной.

– Она плачет, потому что я завтра уезжаю, – объяснила я.

– И мне, и мне грустно!

Ной подбежал и обнял нас обеих, как мог, своими ручонками, отчего Катрин зарыдала еще пуще.

– Это слишком, ну просто слишком бурно, – повторил вслед за мной Никола.

– Да, но это же Кэт, – сказала я. – Иди лучше тоже к нам.

– Нет!

– Пап, иди к нам! – крикнул Ной, зарывшись головой под наши четыре груди.

– Это смешно, – проворчал Никола, подходя. – Это просто смешно.

Но он тоже обнял нас, и мы постояли так, пока плач Катрин не перешел в смех.

Назавтра около шести часов Максим и Эмилио поставили лаковый секретер в комнату, ставшую отныне моим кабинетом. Это была последняя поездка – квартира имела вид временного лагеря, но она была уже вполне жилой и благодаря вечернему солнцу, вливавшемуся в многочисленные окна, теплой.

Полдня я кружила вокруг Максима, точно встревоженный зверек, пока он не сжалился надо мной и не сказал:

– Я прочел твои тексты, Жен. И я не знаю, чего ты ждешь.

– Это плохие тексты? Почему ты так говоришь?

– Потому что ты пишешь хорошо. И если это плохие тексты, то уж не знаю, каковы хорошие.

Я посмотрела на него. Мне одновременно хотелось узнать больше и остаться на этой прекрасной ноте. Я, конечно, подозревала, что он кривит душой или, по крайней мере, преувеличивает, но была так довольна и чувствовала такое освобождение – ведь кто-то наконец прочел мои тексты! – что исполнила танец в еще пустой квартире, как раз когда вошел Эмилио с огромным скатанным ковром на плече.

– Мы еще поговорим об этом, если ты захочешь, – сказал мне Максим.

И я кивнула, но для меня это уже не имело значения: кто-то прочел мои тексты, они наконец-то существуют не только для меня.

– Когда ты захочешь, – ответила я Максиму, продолжая пританцовывать.

Эмилио положил ковер и присоединился ко мне, исполнив крайне неизящную хореографию, навеянную Голливудом.

Идеальная пара зашла к нам позже удостовериться, что все в моем вкусе. Что я могла сказать? Стены были заново покрашены, деревянные панели начищены, а кухня и ванная отдраены, казалось, зубной щеткой. Какие домовладельцы проявляют такое рвение, принимая нового жильца?

– Что-то тут не так, – смеясь, сказал мне Максим. – Слишком идеально… Даже подозрительно. Отличная завязка для моего нового романа, кстати.

Я пожала плечами, а Эмилио принялся развивать мысль – он тоже решил стать автором детективов и весь день проверял свои задумки на Максиме.

– Десять человек на острове, о’кей, Массимо? У каждого есть грех на совести, и вот они умирают один за другим…

Максим посмотрел на меня:

– Он издевается?

– Не думаю…

Но обескуражить Эмилио было не так просто, и он продолжал атаку на Максима, перебрав почти все романы Агаты Кристи. Максим принял игру и предлагал идеи, которые Эмилио систематически отвергал.

– Герой – молодой иностранец коммунистических убеждений, и он…

– Очень хорошо! – одобрял Эмилио.

– …найден мертвым в своей ванной.

– Нет, плохо, Массимо, очень, очень плохо.

Так они продолжали весь день, прерываясь только на споры о политике, столь же пылкие, сколь и абсурдные: Максим шел наперекор Эмилио во всем, с удовольствием играя «адвоката дьявола». Эмилио, у которого дела с логикой обстояли не лучшим образом, путался, противоречил сам себе, злился и заканчивал криком:

– Надо негодовать, ясно? Всегда надо негодовать! Я приехал сюда с одной футболкой и моим негодованием. Все остальное пусть идет к чертям, но моя футболка при мне и мое негодование при мне!

– Вот тут мы согласны, мой Эмиль. За негодование! – говорил Максим, и они, смеясь, чокались. – И за твою футболку.

И они снова чокались.

Они все еще чокались, когда мы сели на балконе, где идеальная пара поставила миниатюрный садовый гарнитур в подарок на новоселье («Что-то не так», – повторил Максим). Большой клен, дающий летом благодатную тень, уже выпустил почки.

– Здорово, правда? – сказала я.

– Классно, – подтвердил Максим.

– А как здесь много места, – заметил Эмилио.

– Даже не думай.