Ежевичная водка для разбитого сердца

– Да, да… я должна сделать все как полагается. Не могу же я сначала поговорить с Максимом, а потом решить остаться с Флорианом, если тот меня отвергнет. – Я несколько секунд помедлила, не смея задать вопрос, который жег мне губы. До сих пор мне удавалось думать и принимать решения самостоятельно, и я хотела продолжать в том же духе, но это было сильнее меня. – Как вы думаете, он меня отвергнет?

– Он был не в восторге от вашей последней встречи, – признал Никола.

– Он тебе это сказал?

– Угу.

Я стукнулась лбом о стол.

– Но Максим… это Максим, – добавил Никола. – Он гордый, но не обуян гордыней. Если сердце у него еще на том же месте, он не пошлет тебя только ради удовольствия причинить тебе ответную боль.

– Да, но это ЕСЛИ сердце еще… – Я осеклась. Опять начиналось бесплодное «плетение кружев». – Там будет видно. Да! Там будет видно. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Мне пора.

– Постой! – простонала Катрин. – А разбор полетов?

– Некогда. И потом, думаю, мне пора учиться разбирать полеты самостоятельно.

Никола посмотрел на меня с гордой улыбкой. Я поцеловала его, чмокнула в голову Катрин и взяла сумку.

– Может, оставишь то, что так воняет чесноком у тебя в сумке? – предложил Никола. – Не лучший аккомпанемент для признания в любви.

– Ой, да, спасибо. – Я выложила колбасу на стол. – Домашняя, от мадам португалки. С «Кровавым Цезарем» должно быть обалденно.

– На тебе шлепанцы непарные, – заметил Никола.

– Ничего страшного. Ты пожелаешь мне удачи, любовь моя?

– А что?

– Просто пожелай мне удачи.

– Удачи, дурная голова, – простонала Катрин.

– Удачи, самая большая дурища на свете! – напутствовал меня Ной, целуя.

Никола положил мне руку на плечо:

– Бог в помощь, чемпионка. Бог в помощь.

Я улыбнулась ему и, сбежав по лестнице, вскочила в первое попавшееся такси.

Флориан уже ждал меня в лобби своего офиса. Я позвонила ему из такси и сказала, что мне надо с ним поговорить, что это срочно.

– Что-то серьезное? – спросил он меня.

– Да, серьезное. Я буду через пять минут.

Он смотрел, как я иду к нему, и в его красивых голубых глазах плескалась тревога, сменившаяся недоверием при виде моих непарных шлепанцев и наряда, более подходящего для утра в постели, чем для лобби шикарного офиса архитекторов.

– Что-нибудь случилось? – спросил он, положив мне на локоть теплую ласковую руку. Было еще не поздно отступить, все забыть, наплевать на мое тягостное озарение и утонуть в мягком уюте этой любви, которую я так хорошо знала…

Я спрашивала себя, идя к нему, что же почувствую при виде этого лица, такого любимого, такого знакомого. Дам слабину? Осознаю свою ошибку? Но я была до странного спокойна и почти удивлена, что моя уверенность осталась при мне. Я всматривалась в красивое лицо Флориана, ища хоть след былой любви, но все, что я к нему испытывала, осталось в прошлом. Я так хотела быть слепой, что и вправду ослепла и две недели тешила себя отголосками страсти, которой больше не было. Мне пришло в голову, что я, быть может, разлюбила Флориана еще до того, как наскучила ему, и я ощутила глубокую печаль…

Я грустила о нем, о себе, о нас.

– Женевьева, – спросил Флориан, – что происходит?

– Я пришла сказать, что ухожу, Флориан.

Зачем мне понадобилось цитировать Сержа Гензбура? Я кашлянула, но ничего не добавила: в конце концов, я действительно пришла сказать, что ухожу.

Флориан явно ничего не понимал:

– Что?

– Мне не надо было возвращаться.

– Но… Женевьева, о чем ты говоришь?

– Ты вернулся в мою жизнь, и… я так тебя ждала, мне было так больно, когда ты ушел, что я была уверена – все, чего я хочу, это чтобы ты вернулся, но… я ошиблась. Случившееся изменило меня, я… я изменилась и… я уже не здесь.

– Где это – здесь?

– Не с тобой.

– Что?! – Он окинул меня взглядом с ног до головы, задержавшись на просвечивающем бюстгальтере и непарных шлепанцах. – Женевьева, что происходит?

Он, наверно, спрашивал себя, не сошла ли я с ума, и мне на секунду подумалось, что он, возможно, прав.

– Я знаю, это немного неожиданно…

– Немного?

– Ладно, очень неожиданно, но… – Я не могла сказать ему об озарении. Он, скорее всего, сдал бы меня в психушку и, главное, все равно не поверил бы в мою решимость. – Я много думала, Фло, и… когда мы только вдвоем, я еще могу верить, что…

– А, так это твои друзья, да? Твои друзья убедили тебя, что… – Он выругался по-немецки и добавил что-то, не вполне понятное мне, но крайне нелицеприятное в отношении моих друзей.

– Это не мои друзья, – сказала я. – Я способна сама за себя решать, ты не знал?

Он склонил голову набок, по-прежнему пристально глядя на меня, и я прочла в его голубых глазах, что он мне не верит.

– Ты не считаешь, что я способна сама за себя решать, да?

– Я этого не говорил.

– Ты думаешь, во мне нет стержня, думаешь, я решила, что не люблю тебя, потому что мои друзья меня в этом убедили.

– Я этого не говорил. Но ты не можешь утверждать, что твои друзья меня обожают.