Ежевичная водка для разбитого сердца

Я обернулась. Максим шел ко мне, Максим, которого я не видела несколько недель, и я ощутила сильный и восхитительный толчок в сердце.

«Я люблю этого человека!» – хотелось закричать мне.

Я чувствовала себя, как Одреанна при своем красавце футболисте. Максим сделал несколько шагов к мадам Перрейра, весь окутанный аурой моей любви, которую я наконец осознала, потом заметил меня и остановился, явно очень удивившись.

– Женевьева?

– Да, красавица ждет тебя уж сколько часов, – ввернула мадам Перрейра.

– Нет, вовсе не часов! – теперь я чувствовала себя совершенно Одреанной.

– Да, да, она сидела наверху, у двери в спальню! – Мадам Перрейра рассмеялась. – Я полила ее, как цветочек.

Я так закатила глаза, что испугалась, не случилось бы церебральной эмболии[79]. Максим все смотрел на меня – он был сбит с толку и очень удивлен, но довольным не выглядел.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Я хотела с тобой поговорить… пока ты не улетел.

Он кивнул, что-то поняв.

– А… отсюда звонок Нико…

– Может быть… – До меня дошло, что я ерзаю, как девчонка. Взгляд Максима задержался на моем розовом шлепанце, описывавшем круги по асфальту. – Послушай…

Дверь хлопнула – видно, мадам Перрейра надоел наш неразговор. Максим указал на соседку – сквозь стекло я видела, как она с трудом втаскивает свою корзинку на ступеньки:

– Я пойду, помогу…

– Я только хотела…

– Мне еще надо собрать чемодан…

Я опустила глаза. Что он отвергнет меня, я предполагала, но не ожидала полного равнодушия.

Максим вздохнул:

– Ладно… поднимись со мной, – сказал он. – Через двадцать минут приедет такси, но можем поговорить, пока я буду собирать чемодан.

– О’кей…

Я тотчас разозлилась на себя за свой жалобный тон, но пошла за ним к широкой лестнице в стиле ар-деко. Он подхватил корзину мадам Перрейра, я, чтобы и от меня была хоть какая-то польза, взяла у нее из рук большую сумку, и мы пошли наверх. По крайней мере, комплекция мадам Перрейра оказалась мне на руку: она так запыхалась уже через пять ступенек, что перестала рассказывать Максиму, как я глупо его ждала. Мы с Максимом быстро опередили ее.

– Я вовсе не жду тебя несколько часов, – сказала я, когда мы были на третьем этаже.

– Все нормально, – выдохнул Максим.

– Я заходила раньше, но сразу ушла, и…

Я замолчала – ситуация и без того была слишком абсурдна, чтобы усугублять ее объяснениями. Мы поставили корзину и сумку у двери мадам Перрейра и спустились на этаж Максима. Соседка, пыхтевшая, как паровоз, была еще на третьем.

– Мы поставили ваши сумки у двери! – крикнул ей Максим.

– Спасибо… миленький!.. У твоей… подружки… есть… для тебя подарочек…

Максим посмотрел на меня, и я сделала знак, что потом все объясню.

– Ладно… и до свидания, кстати! Берегите себя! Увидимся через три недели! – крикнул Максим, перегнувшись через перила.

Мадам Перрейра, надолго застрявшая между этажами и тяжело отдувавшаяся, только помахала нам пухлой рукой. Я помахала в ответ и вошла вслед за Максимом в квартиру. Сердце колотилось так, что едва не выскакивало из груди, и было только одно желание – броситься ему на шею, тысячу раз сказать «люблю» и десять тысяч «прости». Но я молчала и тупо шла за ним.

Он бросил ключи на заваленный бумагами столик и сделал мне знак идти в спальню. Только когда мы вошли в большую захламленную комнату, которую выглянувшее солнце заливало светом, он повернулся ко мне.

– Так, – сказал он. – Что происходит?

Тон был не враждебный, но близкий к тому. Я, должно быть, обидела его куда сильнее, чем думала, – теперь мне это было ясно. Я не хотела понимать все последние недели, до какой степени была злой.

Я тяжело дышала – из-за подъема по лестнице с сумками мадам Перрейра, но еще больше из-за своего смятения. С этим надо кончать, сказала я себе. И бросилась в омут:

– Ну, во-первых, я… я некрасиво себя повела, когда мы в последний раз виделись.

– Да.

Он начал собирать чемодан, наобум швыряя в него, как я и предполагала, тенниски и брюки.

– Вообще-то я была просто… дрянью.

– Да.

– И дурой.

– Да.

– И я… мне очень жаль.

Он ничего не сказал.

– Я еще и струсила. Я часто трушу.

Максим поднял на меня глаза, как будто я наконец чем-то привлекла его внимание.

– Я боюсь в жизни тысячи вещей, и я еще… я еще не научилась справляться с этими страхами, не быть дрянью и тряпкой. Ну вот, и когда ты мне сказал, что я не этого хочу, что это неправда, что я хочу, чтобы кто-то обо мне заботился и чтобы меня оставили в покое, я действительно очень, очень испугалась, потому что это правда, и если я это признаю, то у меня не будет больше оправданий, чтобы сидеть и ждать, когда со мной что-то произойдет.

Максим, глядя на меня, слегка поднял брови.

– О’кей, – сказал он. – Fair enough. Ты пришла, чтобы сказать мне это?

– Нет. Это я просила у тебя прощения. Хотя опять говоря о себе.

На его лице появилась тень улыбки.

– Нет, я пришла, – продолжала я, – потому что… – я вздохнула. – Потому что я поняла, что совершила ошибку.

– Что?

– Ошибку.

Максим остановился. В руке у него были две пары носков.

– Постой, что ты такое говоришь?