Ежевичная водка для разбитого сердца

– Он шел по «Мувипикс», или уж не помню, по какому каналу, а я был слишком пьян, чтобы встать с дивана, и бутылка была под рукой, и…

– Хватит, не надо подробностей, а то я заплачу.

– Ной проснулся в половине седьмого.

– Ух…

– Ну а ты, чемпионка?

– Что – я?

Я переспрашивала нарочно. Губы сами собой растягивались в победную и самодовольную улыбку.

– Да брось ты! Когда я ушел из бара, вы практически трахались на… вы трахались на столе?

– НЕТ! Тпрру… Нет. Не на столе. И даже не в баре, если хочешь знать. Мы вели себя очень цивилизованно.

Никола посмотрел на меня, словно говоря: «Не пудри мне мозги». Я почувствовала, что улыбаюсь, как девчонка.

– Слушай… я такого не вытворяла с тех пор… с того вечера, когда я встретила Флориана, можешь поверить?

– Я не могу поверить, что ты сказала «Флориан» и не утратила улыбки. На пользу пошло?

Я чуть не выпалила в ответ «да-а-аа», но сдержалась. Своего рода уважение, с примесью искренней благодарности к Максиму, помешало мне продолжать. Я вспомнила утреннюю эрекцию, которую он имел деликатность не навязывать мне, вопросы о Флориане, которых он так изящно избегал, его искренность, которая мне нравилась, хоть и вызывала некоторую неловкость. Я не могла сказать, что просто воспользовалась им. Да и так ли оно было?

– Не знаю, – сказала я Никола. – Я хочу сказать: конечно, на пользу в основном, потому что…

Я не хотела становиться женщиной, подзаряжающей свое эго оргазмами в незнакомых объятиях, но подозревала, что Никола все понял правильно.

– Тяжко это? – спросила я.

Он рассмеялся:

– Брось, что ты несешь? И могу я тебе напомнить, что Макс, наверно, самый легкий человек на свете?

– Это тоже странно. Он иногда так на меня смотрит…

– Это потому, что ты в самом деле в его вкусе. Он сказал мне это вчера, еще до того как ты пришла.

– Он ведь меня даже не знает!

Я, кажется, повысила голос. Так же я среагировала около часа назад, когда Максим сказал, что хочет произвести на меня впечатление. Я ничего этого не хотела. Жизнь, моя жизнь была бы куда проще, не окажись я «в его вкусе»!

– Жен, успокойся… я же не сказал, что он хочет детей тебе делать, я просто сказал, что ты ему понравилась. И потом… – Он опять засмеялся. – Сейчас он, пожалуй, знает тебя гораздо лучше…

– Хватит, хватит…

– Ох, скорей бы проснулась Кэт. Будет ей двойной подарок – мое похмелье и твоя ночка…

И тут мы услышали, как приоткрылась дверь комнаты Катрин и Ной закричал: «Эмилио!» Меньше чем в наносекунду мы с Никола метнулись в гостиную и как раз успели увидеть выходящего из комнаты Эмилио. «Hola, amigos…» Он был еще встрепаннее обычного, а футболка с Че Геварой надета наизнанку. Раскрыв рты, мы смотрели, как он идет через квартиру и, сделав нам на прощание ручкой, закрывает за собой дверь. Я была слишком ошарашена, чтобы сказать хоть что-нибудь, и чувствовала, что Никола рядом со мной лихорадочно ищет шутку, или комментарий, или хотя бы просто звук, не зная, на чем остановиться. В дверях комнаты появилась Катрин с самым жалким выражением, какое я когда-либо видела на женском лице.

– О-БАЛ-ДЕТЬ, – выговорила я наконец, а Никола скорее объявил, чем спросил:

– Что. Ты. Творишь.

И мы оба расхохотались, зачем-то дав друг дружке пять.

– Что ты творишь, – повторил Никола. – Серьезно, что ты творишь? Что творишь-то? Кэт. Что. Ты. Творишь.

Катрин лишь издала тихий звук, такой жалобный, что я не удержалась и, смеясь, обняла ее. Впервые за эти недели я сама кого-то утешала. Ситуация была еще та, но все же это случилось.

– Ох, Кэт… – Я смеялась и не могла остановиться. – Я… можно как бы… узнать подробности?

– Нет…

– Ты была пьяна вдрызг? Вдрабадан?

– Да не то чтобы…

Она сконфузилась так, что это было уже действительно смешно.

– Я провела ночь у Максима Блэкберна, если это может тебя утешить.

– Максим Блэкберн классный, – сказала Катрин. – И я не думаю, что он разводит коммунистическую пропаганду после полового акта.

– Нет, зато он носит коричневые вельветовые штаны, – милосердно отозвалась я, что, кажется, немного утешило Катрин.

– Вельветовые?

– Коричневые.

– Может быть, он носит их иронически или…

– Нет, никакой иронии.

Катрин кивнула:

– Спасибо.

– Извини, – вмешался Никола, – но ты всех перещеголяла. Ты, подруга, даешь… Эмилио?

– Не слушай его, – сказала я. – Он тут пил вашу текилу и смотрел «Брейк-Пойнт».

– Это на самом деле не худший вариант! – крикнул Никола.

Я посмотрела на него, потом повернулась к Катрин, которая так и стояла, уставившись в пол с убитым видом.

– Да, честно говоря, он прав. Это не худший вариант. Черт! Эмилио!

И мы все трое расхохотались.

Остаток утра и добрую часть ланча мы рассказывали друг другу, как провели вчерашний вечер, прибегая по возможности к эфемизмам и мимике, чтобы пощадить уши Ноя. Нам всем было более или менее стыдно, но только для проформы, – нам не надо было говорить этого друг другу, мы и так знали, все трое, что еще долго будем вспоминать о вчерашнем вечере (кроме разве что Никола, который глушил «кровавые Цезари» в тщетной надежде, что наконец пройдет его похмелье).