«Честная русская мысль» изображалась в виде господина средних лет, в очках, во фраке, в перчатках и – в кандалах (в настоящих кандалах).
Под мышкой этой мысли был портфель с каким-то «делом». Из кармана выглядывало распечатанное письмо из‑за границы, заключавшее в себе удостоверение для всех сомневающихся, в честности «честной русской мысли». Все это досказывалось распорядителями уже изустно, потому что торчавшее из кармана письмо нельзя же было прочесть.
В приподнятой правой руке «честная русская мысль» держала бокал, как будто желая провозгласить тост. По обе стороны ее и с нею рядом семенили две стриженые нигилистки, a vis-a-vis танцевал какой-то тоже пожилой господин, во фраке, но с тяжелою дубиной в руке и будто бы изображал собой непетербургское, но грозное издание: «Прихлопну – мокренько будет» <…> Вдруг раздался громкий смех над одною проделкой в кадрили: издатель «грозного непетербургского издания», танцевавший с дубиной в руках, почувствовав окончательно, что не может вынести на себе очков «честной русской мысли», и не зная, куда от нее деваться, вдруг, в последней фигуре, пошел навстречу очкам вверх ногами, что, кстати, и должно было обозначать постоянное извращение вверх ногами здравого смысла в «грозном непетербургском издании». <…> Хохот толпы приветствовал, конечно, не аллегорию, до которой никому не было дела, а просто хождение вверх ногами во фраке с фалдочками306
.Как всегда ясно проницающий глубину психологических процессов, Достоевский, после тщательного изображения ряда эзоповских иносказаний, утверждает, что успех идейного маскарада зависит не от содержания намеков, а от «умения ходить вверх ногами». Достоевского не устраивает не только идеология, но и эстетика, стоящая за ЭЯ.
Видимо, сходный период переживаем и мы сейчас, сто лет спустя, вслед за почти двумя десятилетиями расцвета эзоповской литературы в СССР. Симптоматично не только то, что все большее число писателей, настроенных оппозиционно, предпочитают публиковать свои вещи за границей или распространять в самиздате, но не прибегать в своем творчестве к ЭЯ, но и то, что реагирующая всегда с некоторым опозданием идеологическая цензура сфокусировала свое внимание именно на ЭЯ. Само выражение «эзопов язык», которое еще недавно в советской печати употреблялось лишь в положительном контексте, в связи с творчеством Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и других писателей, официально объявленных предтечами нынешней правящей идеологии, с недавних пор стало употребляться представителями официоза в обвинительном смысле. Именно в употреблении ЭЯ обвинил критик А. Михайлов составителей и авторов альманаха «Метрополь»307
.3.
1) Внутренним содержанием эзоповского произведения является катарсис, переживаемый читателем как победа над репрессивной властью.
2) Идеологическая цензура и эзоповские писатели и читатели вовлекаются в постоянно длящуюся игру ритуального характера.
3) В историческом плане массовое увлечение ЭЯ предшествует изживанию его как популярного метастиля.
БИБЛИОГРАФИЯ