Эзопов язык в русской литературе (современный период)

Ленин стучится в дверь к Крупской: тук, тук, тук.

– Кто там?

– Это я, Вовка-морковка.

Сюжета, который можно было бы пересказать на другом языке, здесь нет. Катарсис, переживаемый русским слушателем анекдота, основан на стилистическом перепаде: сакральное «Ленин и Крупская» срывается в ту крайне вульгарную стилистическую сферу, где в качестве речевого эротического раздражителя используются слова и фразеологические обороты детской речи («Вовка-морковка»).

Мы взяли анекдот о Ленине в качестве наглядного примера. Вообще, анекдоты – жанр пограничный с эзоповским и не вполне эзоповский, так как тема в них (например, как здесь, тема – «Ленин») дается зачастую прямо, не иносказательно. Но в принципе тот же механизм катарсиса можно выделить и в реакции читателя на эзоповский текст. Так, в стихотворении Вознесенского «Стыд» изображение эзоповски зашифрованного Хрущева («король страны») вводится в крайне вульгарный сюжет («немытые ноги»)300.

Так нам открывается структура эзоповского текста в ее подлинной перспективе: 1) внешний уровень вербализованного содержания, 2) уровень содержания, на которое намекает иносказание (как правило, тривиальный), 3) глубинное содержание социально-психологического характера – катарсис. Читатель, живущий в обществе, где царит идеологическая цензура, будет вновь и вновь с волнением следить за этой опасной игрой, в которой интеллект обыгрывает власть, участвовать, хотя бы пассивно, в этой игре, не столько анализируя или реагируя чувствами на эзоповский текст, сколько празднуя его, подобно мифическому ритуалу301.

В этой перспективе становится очевидным, что и запретительная цензура государства носит по существу ритуальный характер. И не только идеологическая цензура. Цензурирующая функция нужна государству не прагматически, а сама по себе, как атрибут мифа власти. Именно это объясняет такие на первый взгляд нелепые факты, как то, что фильмы Андрея Тарковского или некоторые произведения Аксенова передаются советскими государственными агентствами для публикации за границу, но их обнародование невозможно внутри страны, что в технических библиотеках засекречиваются иностранные (!) журналы с новинками технологии, или, как описывает в романе «В круге первом» Солженицын, создаются многоступенчатые фильтры секретности вокруг учреждения («шарашки»), в котором работают среди прочих пленные немцы, которых вскоре предполагается отпустить на родину, некоторых – в Западную Германию.

Каждая публикация эзоповского текста в обход всезапрещающего государства радостно празднуется интеллектуальной частью общества. Эта радость звучит в одном из писем Чехова (1886 год):

Прочтите в субботнем (15 февр<аля>) № «Русских ведомостей» сказку Щедрина. Прелестная штучка. Получите удовольствие и разведете руками от удивления: по смелости эта сказка совсем анахронизм!..302

1.2.1. В свете представлений о комическом катарсисе как эпизод рискованной эзоповской авантюры большого масштаба предстает недавно опубликованная пьеса Михаила Булгакова «Батум»303.

Затея написать пьесу-панегирик к 60-летию Сталина в 1939 году была внушена Булгакову его доброжелательными друзьями и предпринималась писателем как попытка спастись в условиях сгущавшегося политического террора304.

Внешне пьеса выглядит написанной по образцам советского «житийного» жанра: Сталин, изображенный в годы юности и ранней молодости, с начала до конца являет собой безупречного героя, пользующегося необычайно высоким авторитетом среди трудящихся масс, изрекающего то и дело слова мудрости. Напротив, «классовые враги» – от полицейского осведомителя до губернатора и самого царя Николая, изображены карикатурными идиотами.

Однако, видимо, автору «Мастера и Маргариты» было не по силам написать подлинно раболепную пьесу, и, возможно, помимо собственной воли, он произвел с образом главного героя операцию эзоповского снижения, используя известные нам приемы, в первую очередь доведение до абсурда. Абсурдной выглядит простота и легкость, с которой Сталин осуществляет свои замыслы, абсурдно-примитивны поступки и рассуждения представителей власти. Пародийная примитивность булгаковского стиля в этом произведении должна была особенно остро восприниматься в контексте всего его драматического творчества, включавшего «Дни Турбиных», «Бег», «Зойкину квартиру», «Ивана Васильевича», – драмы и комедии, основанные на тонкой психологической разработке характеров.