Ф. И. О. Три тетради

У меня с самой осени жила белка, не белка, а красавица, хвост как веер. Я сделал ей клетку, и она жила на шифоньере. Иногда развлекалась, поднимала там такой тарарам, что вся ее посуда летела как мячик. Я покупал ей орехи, семечки, она пила молоко, ела хлеб с маслом, грызла кукурузу. Откуда она у меня появилась? Осенью каким-то образом она из леса по долине Салгира добралась до дома, где живет Марта. В воскресенье утром Юля увидела, что на дереве сидит зверек, а к нему лезут кошки. Она подняла шум. Прибежали мальчишки и поймали белку. Мальчишки хотели взять белку себе, но им не дали, побоялись, что они ее замучают. А когда я пришел, они ее мне отдали. Месяца полтора назад она погибла. Стало в комнате тихо. Некому шуметь. Я к ней очень привык. Она меня несколько раз кусала; кусает очень и очень больно; ранка глубокая и болит недели две. А погибла она вот почему. Как-то раз я вынес клетку во двор, на скамейку поставил, чтобы почистить. А она, дуреха, между дверкой и рукой выскочила. Я за ней, она в загородку и забилась в угол. Тут же подскочил Саша. Можно, говорит, поймать за хвост. Я – нет, пусти, я сам поймаю. Я знал, что она меня больно укусит, но я поймаю. Он говорит, нет, я поймаю и схватил ее за ушки. Она бедная так запищала, что он испугался и ее бросил. А тут железо, и перебил ей позвоночник. Когда я ее взял, она уже не двигала задними лапками. Марте я не сказал, что белка умерла, а сказал, что мне некогда за ней ухаживать и что я отдал ее в детский сад. Теперь о зверях все.

Последнее письмо датировано 12 апреля 1967 года. Оно о болезни и больнице, о том, как относятся там к ветерану войны. Это я не буду пересказывать. А подписано письмо так: «Целую крепко всех. Дедушка и папа. Что же королева мне ничего не напишет?» Эта королева – я. Мне три года и два месяца. Что я могла ему написать? Но королевой быть могла и была. Это факт. На вопрос, кем хочу быть, отвечала твердо: королевой и обижалась, когда смеялись. Как же так? Что смешного? Кем еще хотеть быть, как не королевой, в таком платье, с такими локонами. Он же не смеялся.

Теперь о зверях все.

7 мая

1. Ницше в книге «О пользе и вреде истории» писал о том, что человеку (культуре, народу) столь же нужно и важно забвение, сколь и память. Количество необходимого забвения (как и сна) для каждого определяется его «пластическим потенциалом», но для всех, без способности забывать не может быть не только счастья, не только его призрака, но и действия. Без забвения невозможно развитие свободной, независимой личности, подлинная сила которой заключается именно в том, что она способна переварить свое прошлое.

И – вот вам еще один, и не из последних, парадокс Ницше. Эта способность зависит от того, насколько у этой личности глубокие и сильные корни.

Стало быть, корни – не память?

Нет.

Корни – это желудок и кишки для переваривания памяти. Чем крепче эти кишки, тем меньше шлаков оставляет память в крови, тем лучше превращается она в полезное вещество для питания собственной жизни. С чем такой счастливо устроенной натуре не удается справиться, что отравляет ей существование, мешает жить, то она забывает.

(У самого Ницше было ужасное пищеварение.)

Вот потому-то, ради жизни, мы и забываем наше прошлое. Забываем, но потом снова вспоминаем. А между забвением и воспоминанием придумываем себе такое прошлое, от которого ветки растут в небо, цветут и плодоносят – творческие ветки. И самое интересное случается тогда, когда воспоминание и творчество совпадают.