Читаем Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников полностью

пригласила Федора Михайловича запросто отобедать с нами.

С этого дня он стал совершенно своим человеком у нас в доме и, ввиду

того что наше пребывание в Петербурге должно было продолжаться недолго, стал

бывать у нас очень часто, раза три, четыре в неделю.

Особенно хорошо бывало, когда он приходил вечером и, кроме него, у нас

чужих не было. Тогда он оживлялся и становился необыкновенно мил и

увлекателен. Общих разговоров Федор Михайлович терпеть не мог; он говорил

только монологами, и то лишь под условием, чтобы все присутствующие были

ему симпатичны и слушали его с напряженным вниманием. Зато, если это

условие было выполнено, он мог говорить так хорошо, картинно и рельефно, как

никто другой, кого я ни слышала.

Иногда он рассказывал нам содержание задуманных им романов, иногда -

сцены и эпизоды из собственной жизни. Живо помню я, например, как он

описывал нам те минуты, которые ему, приговоренному к расстрелянию,

пришлось простоять, уже с завязанными глазами, перед взводом солдат, ожидая

230

роковой команды: "Стреляй!" - когда вдруг наместо того забил барабан и пришла

весть о помиловании {7}.

Помнится мне еще один рассказ. Мы с сестрой знали, что Федор

Михайлович страдает падучей, но эта болезнь была окружена в наших глазах

таким магическим ужасом, что мы никогда не решились бы и отдаленным

намеком коснуться этого вопроса. К нашему удивлению, он сам об этом

заговорил и стал нам рассказывать, при каких обстоятельствах произошел с ним

первый припадок. Впоследствии я слышала другую, совсем различную, версию на

этот счет: будто Достоевский получил падучую вследствие наказания розгами, которому подвергся на каторге {8}. Эти две версии совсем не похожи друг на

друга; которая из них справедлива, я не знаю, так как многие доктора говорили

мне, что почти все больные этой болезнью представляют ту типическую черту, что сами забывают, каким образом она началась у них, и постоянно фантазируют

на этот счет.

Как бы то ни было, вот что рассказывал нам Достоевский. Он говорил, что

болезнь эта началась у него, когда Он был уже не на каторге, а на поселении. Он

ужасно томился тогда одиночеством и целыми месяцами не видел живой души, с

которой мог бы перекинуться разумным словом. Вдруг совсем неожиданно

приехал к нему один его старый товарищ {9} (я забыла теперь, какое имя называл

Достоевский). Это было именно в ночь перед светлым Христовым воскресеньем.

Но на радостях свидания они и забыли, какая это ночь, и просидели ее всю

напролет дома, разговаривая, не замечая ни времени, ни усталости и пьянея от

собственных слов.

Говорили они о том, что обоим всего было дороже, - о литературе, об

искусстве и философии; коснулись наконец религии.

Товарищ был атеист, Достоевский - верующий, оба горячо убежденные,

каждый в своем.

- Есть бог, есть! - закричал наконец Достоевский вне себя от возбуждения.

В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к светлой Христовой

заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался.

- И я почувствовал, - рассказывал Федор Михайлович, - что небо сошло на

землю и поглотило меня. Я реально постиг бога и проникнулся им. Да, есть бог! -

закричал я - и больше ничего не помню.

- Вы все, здоровые люди, - продолжал он, - и не подозреваете, что такое

счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед

припадком {10}. Магомет уверяет в своем Коране, что видел рай и был в нем. Все

умные дураки убеждены, что он просто лгун и обманщик. Ан нет! Он не лжет! Он

действительно был в раю в припадке падучей, которою страдал, как и я. Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но верьте слову, все

радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!

Достоевский проговорил эти последние слова свойственным ему

страстным, порывчатым шепотом. Мы все сидели как замагнетизированные,

совсем под обаянием его слов. Вдруг, внезапно, нам всем пришла та же мысль: сейчас будет с ним припадок.

Его рот нервно кривился, все лицо передергивало.

231

Достоевский, вероятно, прочел в наших глазах наше опасение. Он вдруг

оборвал- свою речь, провел рукой по лицу и зло улыбнулся.

- Не бойтесь, - сказал он, - я всегда знаю наперед, когда это приходит.

Нам стало неловко и совестно, что он угадал нашу мысль, и мы не знали, что сказать. Федор Михайлович скоро ушел от нас после этого и потом

рассказывал, что в эту ночь с ним действительно был жестокий припадок.

Иногда Достоевский бывал очень реален в своей речи, совсем забывая, что

говорит в присутствии барышень. Мать мою он порой приводил в ужас. Так

например, однажды он начал рассказывать сцену из задуманного им еще в

молодости романа: герой - помещик средних лет, очень хорошо и тонко

образованный, бывал за границей, читает умные книжки, покупает картины и

гравюры. В молодости он кутил, но потом остепенился, обзавелся женой и детьми

и пользуется общим уважением.

Однажды просыпается он поутру, солнышко заглядывает в окна его

спальни; все вокруг него так опрятно, хорошо и уютно. И он сам чувствует себя

таким опрятным и почтенным. Во всем теле разлито ощущение довольства и

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука