Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

Каманиных. Дедушка всякую неделю приходил к нам к обеду и, кажется, всегда в

один и тот же день, ежели не ошибаюсь, в четверг. По праздникам же он всегда

обедал у старшего зятя своего, Куманина. В этот день мы, дети, еще задолго до

прихода его, беспрестанно выглядывали в окно, и как только, бывало, завидим

идущего с палочкой дедушку, то поднимем такой крик, что хоть образа выноси из

дома!.. Но вот он входит в переднюю, тихонько раздевается... Маменька встречает

его, и он, перецеловав всех нас, оделяет нас гостинцами; а потом садится в

гостиной и ведет разговоры с маменькой. Он постоянно носил коричневый

сюртук (и другого костюма его я не помню), в петличке которого висела медалька

на аннинской ленте, с надписью: "Не нам, не нам, а имени твоему". Это все, что

осталось у него после 1812 года!!! Через несколько времени возвращается с

практики папенька, любовно и радушно здоровается с тестем, и мы садимся за

обед, который в этот день у нас всегда бывал несколько изысканнее, хотя, впрочем, к слову сказать, обеды у нас всегда были сытными и вкусными. После

обеда дедушка, посидев недолго, собирался домой и уходил, и мы не видели его

до следующего четверга. Я не помню никогда, чтобы дедушка бывал у нас вместе

с женой своей Ольгой Яковлевной. Вероятно, он чувствовал, что маменька не

34

слишком-то была расположена к своей мачехе, а может быть, и потому, чтобы

предоставить себе возможность поговорить с глазу на глаз со своей дочерью...

Таковые посещения деда продолжались аккуратно до начала 1832 года, когда он

слег в постель. Он долгое уже время страдал грудною водянкой и в начале 1832

года скончался, <...>

Про второго из родственников я сообщу об дяде Михаиле Федоровиче

Нечаеве. Он был одним годом моложе моей маменьки, следовательно, вероятно, родился в 1801 или в 1802 году. Маменька рассказывала, что они в детстве с

братом были очень дружны. Эта дружба сохранилась и впоследствии. Он

приходил к нам постоянно по воскресеньям, потому что в будние дни был занят, служа главным приказчиком в одном богатом суконном магазине и получая очень

хорошее содержание. Его приход тоже был радостен для нас, детей, и большею

частию сопровождался всегда маленьким домашним концертом. Дело в том, что

маменька порядочно играла на гитаре, дядя же Михаил Федорович играл на

гитаре артистически, и одна из его гитар всегда находилась у нас. И вот, бывало, после обеда маменька брала свою гитару, а дядя - свою, и начиналась игра.

Сперва разыгрывались серьезные вещи по нотам, впоследствии переходили на

заунывные мелодии, а в конце концов игрались веселые песни, причем дядя

иногда подтягивал голосом... И было весело, и очень весело. Папенька тоже

всегда очень был радушен с дядей, хотя и негодовал на него, в особенности в

последнее время, за то, что дядя стал покучивать и много пить, в чем, кажется, и

выговаривал ему неоднократно!.. Но все это было ничего, и дядя всегда был

нашим дорогим гостем! Как вдруг случился казус, вследствие которого дядя вовсе

перестал бывать у нас. Казусу этому я частию был сам свидетелем, а частию в

подробностях слышал, когда был уже взрослым, от тетушки Александры

Федоровны. Вот в чем было дело. У нас жила горничная Вера, о которой я уже

упоминал выше; она была очень красивая и нестарая девушка, и дядя Михаил

Федорович завел с нею шашни, а она, как оказалось, этому не противилась.

Маменька давно замечала что-то неладное и, наконец, была свидетельницею

передачи из рук в руки записки. Маменька вырвала от Веры записку, в которой

назначалось свидание... Родители пригласили дядю в гостиную, а я остался в зале.

В гостиной, по словам тетушки, произошло следующее: маменька стала

выговаривать брату, что он решился в семейном доме своей сестры делать

скандал с ее прислугой, и проч., и проч.; а дядя, долго не рассуждая, обозвал ее

дурой. За это разгоряченный отец ударил дядю, кажется, по лицу. Растворилась

дверь гостиной, и дядя, весь красный и взволнованный, вышел из нашего дома; и

больше не появлялся в нем! Это было в 1834 году. Конечно, отец нехорошо

поступил, ударив дядю; он должен был помнить, что сказал дерзость его жене не

кто иной, как ее родной брат. Но дело было сделано, и дядя у нас более не бывал!

<...> Конечно, горничная Вера была в тот же день рассчитана и от нас уволена.

Чтобы покончить рассказ о дяде, скажу здесь, что после похорон маменьки, когда

он бывал у нас на панихидах, я увидал дядю уже в 1838 году, когда он раза два

или три приезжал от тетки в пансион Чермака, чтобы взять меня на какой-нибудь

праздник. При этом замечу, что дядя жил тогда у дяди Александра Алексеевича, занимая одну комнатку в верхнем этаже дома, и что в этой же комнатке я имел

35

свой ночлег в редкие пребывания свои у тетки. Пагубную страсть свою к вину

дядя не только не оставил, но даже усиливал, от чего преждевременно и

скончался в рождественские праздники с 1838 на 1839 год, когда и я на

праздниках находился у дяди {4}. Похороны были довольно скромные, но из дома

дяди.

Изредка, раза два в месяц, скромная улица Божедомки оглашалась криком