Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

Тотлебен. В то же время, как я с ним познакомился, он был незаметным штабс-

капитаном, мужчина лет тридцати и даже с хвостиком. Замечательно, что он, как

я тогда слышал, окончив обучение в кондукторских классах Главного

инженерного училища, по каким-то обстоятельствам не мог поступить в

офицерские классы, а был командирован в саперные войска, в каковых и провел

вплоть до чина генерал-майора. А потому, собственно-то говоря, и с ним

случилась та аномалия, что он, сделавшись впоследствии великим и знаменитым

инженером, должен был считаться не окончившим курс в Инженерной академии.

<...>

Сожительство брата с Адольфом Тотлебеном было очень недолгое. Не

припомню, когда именно они разошлись, знаю только, что в декабре месяце, когда я заболел, то мы жили уже с братом одни {Впоследствии я ничего не

слыхал об Адольфе Ивановиче Тотлебене: кажется, он умер в молодых годах.

(Прим. А. М. Достоевского.)}.

Какая была у меня болезнь, теперь я не могу определенно сказать, -

кажется, я где-то простудился и у меня сделалась сильнейшая тифозная горячка, по крайней мере я долгое время лежал и наконец сделался в беспамятном

состоянии. Брат ухаживал за мною очень внимательно, сам давал лекарства, предписываемые доктором, который ездил ежедневно. Но тут-то и случился

казус, напугавший сильно брата и, кажется, бывший причиною моего очень

медленного выздоровления. Дело в том, что одновременно с моею болезнию брат

лечился сам, употребляя какие-то наружные лекарства в виде жидкостей. Раз как-

то ночью брат, проснувшись и вспомнив, что мне пора принимать микстуру, спросонья перемешал склянки и налил мне столовую ложку своего наружного

лекарства. Я мгновенно принял и проглотил его, но при этом сильно закричал, потому что мне сильно обожгло рот и начало жечь внутри!.. Брат взглянул на

рецептурку и, убедившись в своей ошибке, начал рвать на себе волосы и сейчас

же, одевшись, поехал к пользовавшему меня доктору. Тот, приехав мгновенно, осмотрел склянку наружного лекарства, которое мне было дано, прописал какое-

то противоядие и сказал, что это может замедлить мое выздоровление. Слава

богу, что не произошло худшего, а что выздоровление действительно

замедлилось, то в этом мы с братом убедились оба.

С началом моего выздоровления случился новый казус - заболел брат и

должен был лечь в лазарет при Главном инженерном училище. <...>

С начала 1842 года брат начал подыскивать другую квартиру, находя

прежнюю неудобною; после долгих розысков он остановился на квартире в

Графском переулке, что близ Владимирской церкви, в доме Пряничникова, куда

мы и перебрались в феврале или марте месяце. Квартира эта была очень

светленькая и веселенькая; она состояла из трех комнат, передней и кухни; первая

комната была общая, вроде приемной, по одну сторону ее была комната брата и

по другую, очень маленькая, но совершенно отдельная, комнатка для меня.

В эту квартиру к брату довольно часто ходили две новые для меня

личности, с которыми я и познакомился.

64

1. К. А. Трутовский {30}. Это был тогда симпатичный юноша, он был

тоже в Главном инженерном училище, на один год по классам моложе брата, тогда он был еще в Высшем кондукторском классе и часто ходил к брату. Он и

тогда отлично рисовал и часто на клочках бумаги простым карандашом

набрасывал различные этюды; у меня и теперь хранится где-то в бумагах его

рисунок, сделанный им тогда у брата, изображающий шарманщика. Впоследствии

Трутовский, кончив курс в офицерских классах Инженерного училища, вскоре

покинул свою инженерную службу и поступил в Академию художеств, где

серьезно занимался и достигнул впоследствии степени академика живописи.

После знакомства 1842 года я не встречался более с Трутовский, но память о нем

всегда была для меня симпатична. Он умер 17 марта 1893 года.

2. Дмитрий Васильевич Григорович. Эта личность была товарищем брата

по Инженерному училищу. Он в это время начал часто бывать у брата, а

впоследствии, когда я поступил в Строительное училище, он, кажется, был и

сожителем брата. В описываемое мною время Д. В. Григорович был молодой

человек лет 21, то есть таких же лет, как и брат. Это был очень веселый и

разговорчивый господин. В то время я узнал об нем следующее: Григорович, дойдя до старшего кондукторского класса, перестал вовсе заниматься науками, а

всецело предался рисованию, и в то время, например, когда Остроградский читал

лекции, он преспокойно снимал с него портрет. Ближайшие наставники и

наблюдатели, после различных мер домашних, решились донести об этом

великому князю Михаилу Павловичу, а тот на докладе, положив резолюцию:

"Лучше быть хорошим художником, нежели плохим инженером", велел

выпустить Григоровича вовсе из заведения. И вот в 1842 году он был уже в

штатском платье и, кажется, занимался в Академии живописью. Это был брюнет

очень высокого росту и весьма тогда тощий. Одно из отличнейших тогдашних

свойств его была особая способность чрезвычайно верно и схоже подражать

голосам хорошо знакомых ему личностей. Он был большой театрал и

чрезвычайно верно и натурально говорил голосом различных тогдашних

артистов. Бывало, как он начнет декламировать: