Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

по поводу "серебра", и по поводу "фрака" не раз бывали дебаты с той публикой, которая этим смущалась или возмущалась. Но в тот раз, о котором я упоминаю, разговор вел некий Александр Александрович Навроцкий, служивший в военном

суде, автор популярного "Утеса", который студенчество того времени усердно

распевало, и многих поэм и стихотворений. В тот вечер он говорил на тему о

Мировой Душе, Мировом Разуме (с большой буквы), говорил, что в данную

минуту все это сосредоточено на нашей планете, которая, однако, скоро

замерзнет, как луна (я, разумеется, уже застыла от этих слов, стоя за креслом, которое я придвинула Достоевскому) и т. д. Под конец он обращался почти к

одному Федору Михайловичу. Последний молчал, потом обернулся неожиданно

ко мне и, точно хватаясь за соломинку, сказал: "Манечка, а черепашка-то

добежала, как вы думаете?" - и столь же неожиданно повернулся к маме и стал ей

излагать мотив своего прихода. Надо было выручать кого-то...

Помню я Федора Михайловича на большом благотворительном концерте

у мамы. Он вышел из залы, где было уж очень жарко, сел где-то в углу, но был

тотчас же окружен молодежью, хотя и не любил, чтобы его "интервьюировали"

(тогда еще не было этого слова), редко доводил до серьезных тем, да и уставший

он часто бывал донельзя. Но я помню его споры с мамой. Они оба спорить

абсолютно не умели, горячились, не слушали друг друга, и тенорок Федора

Михайловича доходил до тамберликовских высот. Особенно часто мама с ним

спорила по поводу его "православного бога" (тогда Достоевский издавал свой

"Дневник писателя"). Однажды в азарте мама ему говорит: "Ну, и поздравляю вас, и сидите со своим "православным богом"! И отлично!" Услыхав такие "дамские

222

доводы", как говорил Федор Михайлович, он вдруг громко и добродушно

засмеялся: "Ах, Анна Павловна! и горячимся же мы с вами, точно юнцы!"

Я очень любила, исполняя мамино поручение, что есть духу пробежать

всю анфиладу комнат, с заворотом в большую полутемную переднюю нашей

казенной квартиры. Лечу я однажды таким образом, а было мне уже шестнадцать

лет и гимназию я кончила, и налетаю в дверях на Федора Михайловича.

Сконфузилась, извиняюсь, и вдруг поняла, что не надо. Стоит он передо мной

бледный, пот со лба вытирает и тяжело так дышит, скоро по лестнице шел: "Мама

дома? Ну, слава богу!" Потом взял мою голову в свои руки и поцеловал в лоб:

"Ну, слава богу! Мне сейчас сказали, что вас обеих арестовали!" Это было

незадолго до нашей поездки в Висбаден. По возвращении оттуда я попала с моим

отцом на его похороны, а маме и этого не удалось: она все еще не могла

вернуться... {8}

А. С. СУВОРИН

Алексей Сергеевич Суворин (1834-1912), журналист, издатель

реакционной газеты "Новое время", прошел, по словам В. И. Ленина, путь от

либерализма и даже демократизма (в 60-х гг.) к бесстыдному восхвалению (с

конца 70-начала 80-х гг.) буржуазии, к пресмыкательству "перед всяким

поворотом политики власть имущих" (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 22, М. 1961, стр. 43). Но, пресмыкаясь перед правителями царской России, Суворин в то же время весьма трезво оценивал их сущность. Умный и хитрый, хорошо знающий закулисную сторону различных событий, он в своем

"Дневнике", отнюдь не предназначенном для печати, как бы "отводил душу", рисуя довольно верную и яркую картину гнилости и разложения буржуазно-

самодержавной России конца XIX - начала XX века.

Страницы о Достоевском из "Дневника" никогда Сувориным не

публиковались, хотя о Достоевском он писал многократно. Они противоречили

той официальной легенде о верноподданном писателе в создании которой

принимал участие и Суворин. Они показывали, что отношение Достоевского к

революционерам, к террористической деятельности народовольцев было

сложным и противоречивым. Писатель осуждал их, но он в значительной степени

понимал "естественность" их протеста, закономерность их пути для многих

лучших людей - "правдоискателей", ненормальность окружающей

действительности и справедливость возмездия за страдания "униженных и

оскорбленных". О противоречивости отношения Достоевского к народовольцам

свидетельствуют и его отклики на дело Веры Засулич (см. Г. К. Градовский, Итоги, Киев, 1908, стр. 16-18; С. Ф. Либрович, На книжном посту, Пгр.-М. 1916, стр. 40-43).

ИЗ "ДНЕВНИКА"

223

В день покушения Млодецкого {1} на Лорис-Меликова я сидел у Ф. М.

Достоевского.

Он занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком его

гостиной набивающим папиросы. Лицо его походило на лицо человека, только

что вышедшего из бани, с полка, где он парился. Оно как будто носило на себе

печать пота. Я, вероятно, не мог скрыть своего удивления, потому что он,

взглянув на меня и поздоровавшись, сказал:

- А у меня только что прошел припадок. Я рад, очень рад.

И он продолжал набивать папиросы.

О покушении ни он, ни я еще не знали. Но разговор скоро перешел на

политические преступления вообще и на взрыв в Зимнем дворце {2} в

особенности. Обсуждая это событие, Достоевский остановился на странном

отношении общества к преступлениям этим. Общество как будто сочувствовало