ф р финал

«Лагатош», строго говоря, даже и не пляска. Заключается он в том, что пары шагают по кругу взявшись за руки, выбросив вперед руки со сплетенными пальцами и подбоченившись свободными. Шагов через двадцать, когда ударят литавры, останавливаются, выставляют — не выбрасывают, такие резкие движения им не по силам! — сначала левую, потом правую ногу, а затем движутся дальше. Вот и все. Те, кто моложе (особенно те, кто гораздо моложе), смотрят на это насмешливо — как Тарик, что греха таить, — но насмешку на лица не допускают из уважения к сединам...

После первого круга остались четыре пары, остальные тяжело пошагали к скамейкам с возбужденными, а иные и с грустными лицами — несомненно, ожили воспоминания о молодости. Второй круг прошли три пары, третий одолела только одна — и вернулась к скамейкам под рукоплескания, частью обязательные, а частью искренне горячие...

Наступало время проворных плясунов и плясуний — вовсе не обязательно молодых годами, хватает и пожилых, ни в чем не уступающих юным (ну разве что быстрых плясок они себе позволяют меньше — все же здоровье не то), что уж говорить о годовичках родителей Тарика? Их здесь немало...

Заиграли вступление к «бардебашу» — оно самое длинное, у других плясок не в пример короче, а у иных его почти и нет. Такова уж задорная пляска, единственная требующая довольно долгих приготовлений, прямо-таки военного построения шеренг...

Разбиваются на шеренги: дюжина плясунов стоит в десяти шагах от дюжины плясуний, лицом к лицу, оставляя меж спинами изрядное расстояние. Пока пришедшие вдвоем встанут по парам, пока займут места одиночки, пока к скамейкам отойдут несчастливцы, не вошедшие в дюжины, пока встанут отыскавшие местечко за несколько шеренг, иногда на другом краю площадки, — немало иремени пройдет...

Тарик и Тами, как другие пары, сноровисто встали напротив друг друга. Ритмичные удары бубна, звон колокольцев — и все подбоченились обеими руками, все в предвкушении долгих плясок, медленных и залихватских...

Литавры! Шеренги, радостно встрепенувшись, пришли в движение, двинулись навстречу друг другу. Все выставляли вперед то левое плечо, то правое, останавливались, выделывали ногами всевозможные движения (которые музыканты называют благородным словом «антраша»), наконец сходились, положив друг дружке руки на плечи (этакие радовавшие молодежь мимолетные объятия), стуча каблуками и каблучками, умело выполняли разные фигуры (по-благородному — «пируэты»), а там шеренги расходились на тот же манер, опять сближались, и это длилось долго — все эту пляску любили, всем было весело.

Потом заиграли «фиолу». Пары, обнявшись за талию, этакими змейками, с антраша и пируэтами, проходили от одного края площадки до другого. Все здесь были не новички, и змейки не сталкивались и не перепутывались, хотя из-за иных неуклюжих случались огрехи...

А потом вершинный венец всех плясок — особенно любимый опять-таки молодежью «кободаш». Честно сказать, по скудости фигур он изрядно уступал всем прочим пляскам, но обожали его несказанно. Все заключалось в том, что руки плясунов надолго ложились на талии плясуний, а их ладони — на плечи плясунов, и пары очень долго медленно кружились на месте под особенно томную музыку. Только эта пляска давала возможность для вольностей: на несколько мгновений плясуны прижимали девушек чуть-чуть посильнее, так что ощущали их яблочки грудью, руки иных озорниц так же ненадолго сплетались на шее плясуна, ладони которого порой оказывались самую чуточку пониже талии, там и сям. Конечно, все эти вольности в первую очередь допускали сложившиеся пары — если плясун проделывал такое с девушкой впервые, она могла и возмутиться. А могла и не возмущаться, и это означало

молчаливое согласие на дальнейшее развитие отношений, если они еще не начались, — язык рук, прекрасно всем понятный...

Ежели подходить с беззлобной насмешкой, то это и не пляска вовсе, а этакий законный повод для объятий на глазах у всех, за что «кободаш» особенно и любим, в том числе и теми взрослыми, кто завзято плясал его в молодости, — а разве кто из них его не плясал?

Совсем неподалеку послышался звонкий хлопок, больше всего похожий на звук пощечины, и возникла небольшая сумятица. И тут же, ловко спрыгнув с подставок в половину человеческого роста, туда поспешили три распорядителя, враз усмотревшие со своих мест некое нарушение политеса, требовавшее немедленного вмешательства...

Тарик затоптался на месте (пляска дозволяла), глядя поверх плеча Тами. Ага! Ближайшие несколько пар поступили так же, и в центре внимания оказались двое стоявших неподвижно — Бабрат и красоточка Танаделла. Она прямо-таки пылала гневом, а Бабрат изображал недоуменное равнодушие, будто это и не его левая щека покраснела от оплеухи.