Фабрика лжи: литература, искусство, культура-борьба идей, мировоззрений, политических систем

 Англичане называют многие фильмы «непристойным видео». Так, в фильме «Лицо смерти» четверо мужчин в ресторане забивают до смерти обезьяну, а затем из разбитого черепа едят ее мозг. В «Апокалипсисе Ганнибала» два американских парашютиста зверски терзают вьетнамскую женщину. А в фильме «Убийца-сверловщик» молодой человек убивает свои жертвы электрической дрелью. Подобные фильмы вызывают огромную тревогу, так как все большее число английских детей смотрит страшные сцены насилия. Парламент намерен принять законопроект о цензуре, чтобы как-то регулировать домашнюю развлекательную видеоиндустрию.

«Ньюсуик», США

Не этим ли и объясняется баснословный успех сочинений Миченера, даже отдаленно несоразмерный с их литературным качеством? А ведь и самые горячие поклонники Миченера из числа критиков-профессионалов вынуждены признать, что «его стиль либо монотонен, как круги рабочей лошади, либо поразительно банален». И вообще «трудно рассуждать об эстетических свойствах творчества Миченера».

Но бесстильность компенсируется «величием замысла»: показать людям, что жизнь их — не случайность, но необходимое звено в историческом развитии, во вселенском порядке. Впрочем, о причинах популярности позже, пока же займемся «творческой лабораторией» сочинителя.

Когда-то, еще в пору глубокой безвестности, Д. Миченер написал роман «Весенние огни» (1949), в центре которого стоит молодой человек, мечтающий о писательской карьере. В поисках образцов он тревожит тени великих: «Если бы можно было писать, как хочешь, всякий бы писал, как Бальзак». Имя найдено, и решение принято: «С утра он примется за дело — будет, в меру способностей, писать, как Бальзак».

Эти слова имеют программный характер не только для героя, который давно уже затерялся в толпе персонажей массовой беллетристики, — они стали поистине путеводной звездой для самого Джеймса Миченера. Подобно Бальзаку, он совершенно всерьез полагает себя «секретарем общества» — американского, заявляя без тени смущения: «Мои книги — американская история». В тон саморекламе звучит критическая реклама, создающая облик «доктора социальных наук»: «чувство общественной ответственности пронизывает большинство произведений Миченера».

Действительно, посмотреть со стороны — вылитый Бальзак наших дней: сцены государственной жизни, военной, частной… Более того, если классик удовлетворялся по преимуществу описанием нравов ограниченного отрезка времени — Реставрация во Франции, — то его нынешний «последователь» уходит в глубины, порой в бездны человеческой истории. Скажем, действие одного из романов Д. Миченера, «Договор» (1980), начинается прологом, где описан быт стариннейшего африканского племени. И это в его представлении не орнамент — сразу же налаживается связь времен: изобретенная некогда стрела «являла собой триумф человеческого разума; всякий, кому доставало способностей изобрести такую стрелу, мог со временем стать строителем самолета или небоскреба». Опять-таки если Бальзак оставался в пределах Франции, то современный автор, буквально воспринимая завет классика, хочет «проникнуться всеми нравами, обежать весь земной шар, прочувствовать все страсти!». Его сюжеты включают в себя Азию, Европу, Африку. Это, правда, особенного значения не имеет: о чем бы ни писал Миченер, где бы ни происходило действие его книг, он, того не скрывая, апеллирует к американскому опыту.

Такова видимость. А сущность?

В общем-то, для обнаружения ее можно взять любую из книг плодовитого сочинителя — они все принципиально сходны, все выстроены согласно единой схеме. Но есть все-таки в этой библиотеке чтива такая, в которой черты «творческой манеры» Миченера сказались с особенной отчетливостью. Это «Чесапик» (1978), роман, который, собственно, и закрепил за автором репутацию флагмана массовой беллетристики.