Фабрика мертвецов

Митя разнес в прах очередного мертвяка и коротко усмехнулся — и вот с этим шильцем господин Бабайко рассчитывает остановить его? Или отца?

…Бабайко всадил нож в шею собственного сына.

Коротко булькнула хлынувшая из раны кровь. Мужик вскинул руки, хватаясь за торчащую над ключицей рукоять ножа. Он еще успел обернуться… и глянуть в лицо собственному отцу, прежде чем рухнул наземь, и вокруг него медленно начало расплываться кровавое пятно.

«Не у меня самые большие проблемы с родителем!» — только и смог подумать Митя.

Остальные трое домочадцев Бабайко шарахнулись прочь, в ужасе глядя на лавочника в шитой рубахе и шевиотовом пиджаке, ставшем вдруг страшным как тот самый бабайка, что караулит детишек под кроватями.

Пальцы Бабайко скрючились, как когти:

— Нате вам! — проорал он. — Плоть и кровь свою отдаю! Пейте! Только убейте его! — он ткнул коротким волосатым пальцем в Митю. — Убейте!

Родная кровь… высшая жертва… Но кому? Не мертвякам же!

«Тому, кто этих мертвецов поднял!» — пришла мысль, странно спокойная для впервые шевельнувшегося в душе ледяного ужаса.

Глава 44 Последняя искра

— Пришли навы зубатые за малыми ребятами… — уже знакомый шепот детских голосов зашелестел по подворью.

Солнечный свет вдруг пригас, точно подернувшись пеплом, вокруг заплясали серые тени.

Выломанные мертвецами ворота взлетели в воздух. Словно подхваченные невидимой рукой тяжеленные створки встали в пустой проем… зазор между ними с треском схлопнулся, будто, лязгнув зубами, захлопнулась жадная пасть. Половинка попавшего меж створками скелета свалилась на двор и задергалась, по-насекомьи перебирая костяными конечностями.

Из-за забора донесся крик:

— Митя! Там остался Митька! — и что-то с грохотом обрушилось на ворота. Створки даже не качнулись.

Лапища паро-бота появилась над забором, зацепилась ковшом за край…

Забор рванул вверх. Ленты серого марева покачивались, как водоросли в воде, и тянулись все выше… выше… Доносящиеся из-за забора звуки отсекло как взмахом ножа… От навалившейся тишины остро заболели уши. Митя провел ладонью — и с удивлением уставился на покрытые кровью пальцы. Мир исчез, осталось лишь дымное кольцо стен да пятно ярко-голубого неба над головой.

Митю прохватило холодом, таким леденящим, что казалось — прикоснись сейчас к уху, и оно отвалится розово-голубой льдинкой. Они возникли рядом: те двое, мальчик и девочка. Все тоже странное сочетание простецких курносых носов с пухлыми, как у чернокожих арапов, губами, и окутывающее нескладные детские фигурки свечение, мерцающее в сгущающемся вокруг сером сумраке. Их головы прижимались виском к виску, и если бы не неподвижные, чеканно-невозмутимые лица, казалось бы, что детишки смотрят с любопытством.

— Жрите его! Жрите, навьи твари! — взвизгнул от колодца Бабайко — голос его доносился приглушенно, как через подушку.

Детишки медленно развернулись — как в танце, все также не отрывая друг от друга склоненных голов. Лавочник судорожно заперхла, точно пытаясь вырвать вдавленный в горло кляп. Детишки также медленно повернулись к Мите — от пристальных взглядов сквозь зашитые веки у него волосы на голове шевельнулись.

— Чужой… чужой-чужой-чужой… — прошелестели детские голоса. Губы детишек не двигались, но шепот сочился, точно дождевая взвесь пропитывая воздух. — Здесь-здесь-здесь…

— Что, стишки закончились? — Митя оскалился не хуже навов. — Почитали бы что-нибудь новенькое, господина Тютчева, к примеру: «До пят в крови мы бьемся с мертвецами, воскресшими для новых похорон». — и не дожидаясь ответа, ринулся на них. — И я вас похороню! Чтоб не смели тянуть свои плебейские ручонки к владениям моей Бабушки! — и с размаху всадил посеребренную булавку в лунное мерцание вокруг детских фигурок…

…И отлетел прочь, чуть не свалившись в открытый колодец. Уцепился за сруб, стремительно повернулся…

— Это наши владения! — отлетевшие друг от друга, словно подхваченные ветром листья, детишки стягивались обратно, как стягивается пружина. Висок снова прижался к виску. — Она не смеет сюда лезть. Тут все наше! Наши люди! Наша земля! Наше-наше-наше… Кто с нами не жил, кто нам не служил, тех закусаем-закусаем-закусаем!

Чудовищный визг располосовал воздух. Сквозь кровавую пелену в глазах Митя успел увидеть несущиеся на него прозрачные лица и отчаянно полоснул булавкой.

От звенящего вопля взрывалась голова. Бледные детские лица завертелись сплошной каруселью, и Митя сделал единственное, что оставалось — бросился вперед. Прыжок! Посеребренное лезвие чиркнуло поперек лица девочки… глубокая черная борозда развалила ее щеку надвое… и точно такая же рана мгновенно перепахала щеку мальчишке.

Они завизжали вместе, разом, в один голос, так что Митя схватился за голову, чувствуя, что кости черепа не выдержат этого вопля.