Фабрика мертвецов

— Я не сомневаюсь, что вас бросили, Ингвар — причем возможно даже с высоты и головой на камни. Но это точно был не я — я бы вас не поднял!

— Отрицать пытаетесь? Не выйдет! Вы просто удрали, спасая свою жалкую шкуру! На моей паро-телеге! Подлец! Ein Schuft!

— А до этого я умолял, в ногах валялся: поедемте со мной, Ингвар, как же я там, в полном мертвецов котловане, и без вас! И вашей тарахтливой паро-телеги…

Ингвар на мгновение смутился… и тут же гневно фыркнул, сдувая со лба слипшуюся от пота прядь.

— Да! Я следил за вами! Я был уверен, вы что-то затеваете — низкий, пустой человек! Я отлично знаю таких как вы — только и способны, что принимать красивые позы, говорить красивые слова… и морочить наивных, чистых девушек!

— Ах так в девушках дело! Или в одной девушке? Очаровательной такой, золотоволосой… Которая не обращает на вас внимания?

— Лидия… То есть, Шабельские узнают! И мой брат тоже! Что на самом деле вы негодяй! И трус, да! Даже ваш отец говорит, что вы — трус!

— Подслушивали? — глухо переспросил Митя. Что ж, еще одно унижение, на которое его обрек отец. — Подслушиваете, подглядываете, следите… Да вы воплощенное благородство, Ингвар! Не забудьте рассказать своей любезной Лидии, как верещали и драпали от мертвяков на четвереньках!

— Ты! — яростно, хотя и несколько однообразно взвыл Ингвар — и сильным броском, как выпрыгивающая из воды рыбина, кинулся на Митю.

Банг! — Митин ботинок со всей силы врезался ему в нос. Ингвар сдавленно хрюкнул — и отлетел в сторону. Да так и остался лежать, заливая деревянные половицы кровью из разбитого носа.

— Браво. Браво. Браво. — от двери раздались мерные аплодисменты.

Глава 38 Злодей в черной коже

Митя зло посмотрел на Ингвара. Все он виноват: отвлек. Невозможно было спустить колбаснику дерзость, вот и не услышал ни как дверь открывается, ни как в комнату входят двое. Впереди, горделиво выставив меж разошедшимися полами сюртука обтянутое домотканой рубахой пузцо, возвышался гостеприимный хозяин — лавочник Бабайко. Но гораздо больше его интересовал второй — тот, что аплодировал. Неприятно сознавать, но… пришелец был хорош. Плащ для автоматонной езды, из струящейся, точно маслянистой, антрацитово-черной кожи настолько тонкой выделки, что казался шелковым, ниспадал до самых пят. Высокий ворот поднят, скрывая нижнюю половину лица, а залихватски заломленная шляпа прятала остальное — лишь изредка из-под широких полей загадочным, зловещим блеском сверкают непреклонные, поистине злодейские глаза. Митя чуть не застонал: да это же лучше самого изящного сюртука не то, что от питерского, парижского портного! Вот чего ему самому не хватало! Эдакий загадочный всадник на автоматоне стал бы героем девичьих грез навеки!

— „Рокамболей“ начитались, сударь? — поднимая голову от пола, презрительно прохрипел неукротимый Ингвар. — Так это вам не сюда, это вам в Екатеринослав. Фабричные работницы будут в полной ажитации!

— А как же крестьяночки? — старательно давя в себе неприязнь к колбаснику, подхватил Митя. Потому что немец, хоть и дурак, на сей раз прав: не можешь обойти соперника в стиле — сделай этот стиль смешным!

— Крестьяне эдакой дряни не читают! — отрезал Ингвар.

— Ада заботится? — заинтересовался Митя, старательно не обращая внимания на демонического злодея в плаще. — Прелестная девушка! Ну, или по крайности умная. Вы ей нравитесь, Ингвар!

Хотя навряд последнее — показатель ума.

— Я? Аде? — Ингвар на миг позабыл и про неприязнь к Мите, и про нынешнее их печальное положение. — Да что вы такое говорите… Ада, она… — он растерялся, похоже, неспособный даже вспомнить — а какая же она, Ада. — Серьезная! Думает о народе, о его просвещении! А не о всяких… глупостях! Скажете тоже — Ада!

— Плохо вы знаете барышень! — с видом умудренного столичного щеголя вздохнул Митя, старательно не глядя на переминающихся в дверях собственных тюремщиков. — Она — серьезная девушка, вы — серьезный юноша…

— Молчать! — визгливым фальцетом вдруг выпалил облаченный в черную кожу „злодей“, невольно делая шаг вперед. — Заткнулись, оба!

— Можно, я им вдарю? — заглядывая в комнату, с готовностью предложил сторож Юхим.

Митя мысленно покивал. Лица вовсе не видно, да и бесформенный плащ скрадывал и рост, и очертания фигуры, и злобные вопли не походили на обычный томный голос младшего Лаппо-Данилевского — но кто еще это мог быть? Не десяток же их, участников „мертво-заводской“ аферы, на десяток доходов не хватит, двое-трое — и то уж много! А батюшка-то у Алексея изрядный хитрован: не только за господина Бабайко прячется, но и собственного сынка не жалеет. Приятно все же осознавать, что Митя не единственный сын, страдающий от эгоизма собственного родителя. Мысли о том, что младший Лаппо-Данилевский не страдает, а наслаждается, а старший сыном не рискует, а попросту уверен — ни Ингвар, ни Митя никому уже ничего не расскажут — он старательно гнал.