Фабрика мертвецов

— Так это… выходит… Меркулов Аркадий Валерьянович. — Он глянул в паспорт, потом на отца. — Телосложение среднее… Волосом рус, бороду бреет… Из особых примет — шрам от резаной раны на левой ладони. — Исправник потрясенно уставился на отцовскую ладонь. — Ваше высокоблагородие… нынче всей губернской полиции начальник? — упавшим голосом закончил он и встал по стойке смирно.

— Высокоблагородие… — Урядник заполошно глядел то на Митю, то на отца, воображая, что новое начальство с ним сделает за взятого на прицел сынка.

В зале воцарилась тишина, прерванная пронзительным воплем Юхима:

— Вы шо, ваш-блаародь, ему верите?

— Заткнись, Юхим! — рявкнули оба полицейских, и два кулака с размаху врезались сторожу в челюсть.

— Блуп! — только и сказал тот, отлетая к стене.

— Бабах! — выпавшая из рук бывшего лакея дубинка стукнулась об пол.

— А давайте я вам сюрточок-то почищу, пане! — заголосил тот. — И сынку вашему! Вы не сумлевайтесь, я умею! При старых господах в младших лакеях… могу и рекомендации представить. А вы пошли, пошли вон! Не видите, их высокоблагородия не принимают. — Он деловито замахал руками на стражников, точно на забредших в палисадник кур.

— Остап Степанычу це не сподобается! — прижимая ладонь к разбитому носу, мрачно пробурчал сторож.

Под неловкие поклоны пятящихся к дверям стражников Митя направился к саквояжу и принялся разыскивать в нем чистую рубашку. Руки слегка подрагивали.

— Прости… — неловко пробормотал отец. — Нельзя было сдаваться.

Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно — Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.

— Пойми… — выдавил отец. — Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные — боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?

— Не беспокойтесь, батюшка, — возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливость кивнул Митя. — Я ваш покорный сын, располагайте мною всецело ради вашей карьеры.

— Опять? — взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос: — Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!

— А также ради моей жизни, — старательно изображая готовность, закивал Митя.

— Да не выстрелил бы он! — скривился отец. — Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся — едешь со мной.

— Вам угодно меня еще и опозорить — прокатить через всю губернию в драных штанах? — процедил Митя.

— Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! — бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. — В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?

— Не надо! — Митя принялся натягивать брюки.

Каким же дураком он был! Паро-кони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения, и тот немедленно подвел его под выстрел!

— Поторопись! — скомандовал отец, направляясь к двери.

Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще не доставало перед полицейскими расплакаться — не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.

— Куды, паныч? Батюшка ждеть! — завопил вслед бывший лакей.

— Не ваше дело! — рявкнул Митя, перескакивая подоконник. — Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? — зло вытирая непрошенные слезы краем шейного платка, проворчал он.

— Я бы не позволила тебя убить, — донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. — Тебе еще рано умирать. Пока рано.

Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше дома рыжая мара ощерилась в клыкастой усмешке, так что провалились и без того обтянутые бледной кожей щеки. Плеснула угольными крылами — и прянула в яркую голубизну, словно истаяв черным пятном в ослепительном свете подбирающегося к зениту солнца.

Глава 11. Преступление на месте преступления

Живые кони дичились автоматонов. Только меланхоличный каурый урядника покорно рысил на полкорпуса позади отцовского паро-коня.

— Прощенья просим, ваш-высокблаародие… — хмуро бормотал сам урядник. — Все Юхимка, бес, попутал: «Понаехали, ледве утек…» — передразнил он и погрозил кулаком тащившемуся в хвосте стражницкой кавалькады сторожу. — И сынка вашего я б ни за что не стрелил. Так, попугал только.