Фабрика мертвецов

– Як можно, панычу! – с чопорной укоризной покачала головой Даринка. – Бо про чотрив уси знают, що злыдни они, а про цих двох хто ж знал? Недоученная я. Тетенька рано померла… – Она опустила глаза. – Сказали, разбужу – долги батькови простят.

– По выкупным платежам долги? – зачем-то уточнил Митя.

Девчонка мрачно молчала, глядя в землю.

– А поднимала на своей крови.

Едва заметный кивок. Понятно. Если прав Свенельд Карлович и эти самые ведьмы и впрямь были некогда служительницами Древних и даже Прадревних… их кровь должна давать много сил, так много, что поднятых кровью девчонки божков только она сама упокоить и могла.

– А стишки те глупые – откуда взялись? Навряд ли древние племенные боги читали «Степку-Растрепку»?

– Боны – нет. Ада… панночка Ада Шабельская, она читала… вслух… – И девчонка вдруг зачастила: – Я вже килька рокив до них дистатыся намагаюсь, ось як трохи подорослишала, та зрозумила, що воны роблять! Та тильки воны ж, не будь дурни, меня до сэбэ не пускали! Аз тобою прошла. – Ее прозрачные, бесцветно-серые глаза уставились на него с пристальным, недобрым интересом. – 3 тобою теж не все просто, панычу? Бачила я, як ты тех мертвяков крошил.

– Больше столько за раз не получится, это только после первого упокоения… – неожиданно для самого себя поделился Митя и тут же сам себя одернул: – Не обо мне речь! Ты, выходит, бедное, несчастное дитя, заставили тебя, обманули… а следы зачем прятала? Алешку Лаппо-Данилевского, когда он из дома Бабайко удрал, зачем прикрыла?

Она снова уставилась в землю.

– Расскажешь о нем, – властно бросил Митя.

Худые лопатки под вышитой рубахой протестующе шевельнулись.

– Я сказал – расскажешь! – повысил голос Митя. – Пойдешь к моему отцу и во всем признаешься. Про Алешку, про его отца… Ты ребенок, тебе ничего не будет.

– И батьке моему, который велел сделать, чего паны попросят, иначе по миру пойдем, – тоже ничего не будет? Мамке, которая знала, да не донесла? – Даринка по выражению лица Мити сразу все поняла. – За поднятие навов сколько каторги дают?

– За сообщничество…

– Один черт, прости Господи! – отмахнулась девчонка и уставилась на Митю мрачными, разом потемневшими глазищами. – Хучь ты меня, паныч, полиции сдай – мовчаты буду! Хучь режь, хучь жги – а ни словечка не скажу!

И Митя понял – не скажет.

– Они ведь снова что-нибудь придумают. Алешка с его папашей, – так же мрачно процедил он.

Плевать на Бабайко, но невыносимо знать, что младший Лаппо-Данилевский от него ускользнул. Да и старший тоже… Смеются, небось, язвят… как ловко всех провели.

– То вже не моя печаль! – твердо отрезала девчонка. – Що сама натворила – за то расплатилася, а до чогось иншего мне дела нет.

– Расплати-илась? – злорадно протянул Митя. – По твоей… – он пожевал губами, словно проглатывая слова, и наконец выдавил: —…детской невинности здесь убивали живых и тревожили покой мертвых. Попрана воля и власть Мораны-Темной, а самое главное… Крестьянская девка подняла мертвецов и заставила их работать на местного лавочника. Знаешь, что скажут в обществе, когда прослышат об этом? – Он придвинулся к ней вплотную, уставился глаза в глаза, так что девчонка невольно вздрогнула под его мрачным, немигающим взглядом. – Скажут: удобно-то как! Мертвые рабочие у станков, мертвые крестьяне на земле… Не едят, не пьют, не обманывают хозяев, не просят жалованья. А живые тогда… Зачем, а, ведьма? Батька твой, мамка, которые так удачно рассчитались с долгами… На что они вообще?

Девчонка нервно сглотнула:

– А… нехай говорят… Где ж они снова богов-то найдут?

– Я тоже раньше не думал, что богов можно на огороде накопать. До того как приехал в здешнюю… – Митя стиснул челюсти и процедил сквозь зубы: —…провинцию.

– Но князья Моранычи не допустят…

– Ах, теперь ты вспомнила о Моранычах! Конечно, не допустят, только во что это роду обойдется? За дармовых работников глотки рвать будут – только намекни на возможность! Но это… как ты там говорила – не твоя печаль? Ничего, сейчас станет твоей, – и широкий толстый ремень сам собой скользнул в руку.

Даринка поглядела на него безумно расширившимися глазами, пронзительно взвизгнула и рванула прочь. Но Митя дернул ее к себе, перекинул через колено и огрел ремнем по обтянутому пестрой разрезной юбкой тощему заду.

– Да как вы смеете! – отчаянно суча ногами, пронзительно завопила девчонка. – Отпустите меня немедленно, вы…

– Это тебе за пробужденных богов: за одного! За второго! – не обращая внимания на крики, продолжал орудовать ремнем Митя. – За цеха у нас в имении! За Гришку из поезда – чем черт не шутит, вдруг бы мы с ним и впрямь подружились…

– Ни с кем ты подружиться не можешь, потому что изверг! Пусти-и! Меня по закону нельзя бить!

– А я тебя, как Гнат Гнатыч, – по беззаконию! За Тришкиного отца, за нападение в роще…

– Я тебе жизнь спасла, два раза, пусти-и-и!

– За первый я тебя отцу не сдаю, а за второй – дяде, уж он бы с тобой за поднятых мертвецов… И за тех, что на дороге… И за тех, что в имении…

– Вира-а-а! Выкуп! – извиваясь, провизжала девчонка.