Фабрика поломанных игрушек

— Винюш, а Винюш, дородно тобе со мной? — ласково спрашивала Эстя у Щербакова, возвращаясь с промысла. Старалась голос делать мягче, сглатывала, чтобы хрипотцу убрать, вспоминала, как в девчатах к матери ластилась. Обнимала «мужчинку» огромными руками, точно ковшами экскаватора. Не обращая внимания на приготовленную им еду, тянула за полог, на ходу сбрасывала пропахшую рыбой телогрейку с прилипшей чешуёй. Шептала: — Дитятко хочу от тобе умного токого — кок ты. Посторайся ж. Оть сыну иль дочу. Всё одно полюблю, кок тобя… Ну, довай же… довай…

А потом долго гладила Вениамина, нашёптывала ласковые слова, половину из которых Щербаков не мог разобрать, а только чувствовал в них какую-то древнюю вековую похоть и сладостную истому, от которой голова шла кругом, ни о чём думать не хотелось. Рассказал о своей первой любви, о сыне. Сам интересовался:

— Откуда имя у тебя такое?

— Ботюшка нарёк, — улыбалась Эстя, — як родилась, он здесь поможил гидрологам. Слыхал про эстуарий. Эт устье реки, что в прилив утопляется. Вот в душу-то и зопало слово. Ток сразу порешил нозвать. Но пришлось укорочить — власти не регистрировали. А чо, тобе не кажется? Так кликай по-другому… А я всё одно как эстуарий — тобою ласкою заполняюсь!

Щербаков спрашивал Эстю:

— Почему ты говоришь, что пойдёшь по воду? Надо говорить: пойду за водой!

Эстя удивлялась:

— Як же я за водой пойду? Позади неё шоли? — смеялась, обнимала, — сынок у тебя есть, рожу тебе девочку-клюковку!

Первые дни видел Вениамин, что не отличается девушка красотой — лицо круглое, точно луна, глазки маленькие, зубки мелкие, неровные, с червоточинками. Но со временем замечать перестал — принимал её всю целиком единой волной, захлестнувшей его плоть и куда-то несущей. Окунался в тепло ласковое, женское, чувствовал свою зависимость, её благодарность. Нравились её руки-лопаты, которыми она могла поднять чан с горячей водой для помывки или отнести распаренного Веню в постель — чего девушка особенно ожидала и любила!

Никогда не испытывал Вениамин такой заботы, ни в детстве, ни после. Эта любовь обрушилась на него лавиной, не принимая протестов. Точно под паровоз попал — переломала всего до косточки, а потом вновь собрала, как заново родила. Лаской затмила все мысли и чувства, заставляя подчиняться своей мощи и объёму.

Солнце не заходило — катилось по кругу, точно не могло определиться с местом отдыха, где залечь, отдышаться. В комнате было светло. И сутки начинались у Щербакова с приходом Эсти. Хотелось сделать ей что-то приятное — услужить такой большой и могучей. И казалось чудным, что такой великанше ещё что-то требуется от него, щуплого заморыша.

В оправдание пытался важничать — рассказывал девушке всякую ерунду: про ленинградское метро, разводные мосты, картины в музеях. Видел её удивлённо поднятые брови, распахнутые доверчивые глаза, открытый от изумления рот. Слышал сладкий шёпот:

— Умницка моя, любушка…

Научился Вениамин кухарничать и дом в порядке держать. Изучил поварскую книгу — единственную хранящуюся в доме — и стал готовить деликатесы из рыбы и консервированных овощей. Прикатил железные бочки, соорудил коптильню. Собирал плавник для печки да костра. Вспомнил, как в армии старшина на мангале мясо готовил, — соорудил нечто подобное. Да так вкусно стало получаться, что вся бригада с промысла шла к нему на ужин. Сидели, спирт пили, первый заплыв вспоминали — подначивали.

А как уходили, Эстя точно с цепи срывалась — тащила Вениамина в постель, обнимала, руки целовала:

— Милёнок мий, не беднись на их! Не слухай, что я сыми балакаю! То ж сыми, а то с тобой, славний! Красной сорофан для тебе ряжусь, пусть вси обзавидкаются! И не нужо тобе это море треклято, дома сиди! Шо знаишь, моне рассказывай, а я тобе ласкать буду! На Покров распишемся! Свадебку справим! К матушке поедем за благословением! Ой, то не слухай, шо я мелю! Это я так, шоб тобя рядом чуять!

Но до осени не утерпела. В первых числах августа на праздник Поморской козули вышла Эстя в красном сарафане, вынесла поддон с пряниками, стала всех угощать.

Народ из деревни подтянулся, стал веселиться:

— Девка в красном сорофане — пора сватов зосылать! — кричал бригадир.

Остальные поддакивали:

— Рюши-то кокие, от нечистой силы!

— Не теряйся, Щербоков, а то опоздаш!

— Вездеходом до Лопшиньги, там и зарегистрируетесь!

Так и случилось. Женился Щербаков на поморке. Регистрация была в здании администрации, а в соседней комнате — приёмная комиссия Архангельского морского рыбопромышленного техникума набирала абитуриентов.

Давно Эстя мечту согревала о том, чтобы технологом стать по рыбе. Насмотрелась, как приезжают к ним на закупку специалисты, все как один — в чёрных кожаных плащах, да всё норовят обмануть — категорию продукции занизить. Но понимала, что экзамены не осилить — учиться не любила. А у Щербакова льготы армейские, да ещё медаль — сдай на тройки, и пройдёшь! Уговорила.

В тот же день подал Вениамин документы на заочное отделение, и вернулись домой дожидаться вызова на экзамены.