Фабрика романов в Париже

Человек, нагнувшийся в дверной проем, был великаном в сутане священника. В руке он держал флакон.

Последнее помазание! Александр снова откинулся на скамью.

– Но я еще его не подстриг, – запротестовал Икинс.

Священник – а это был именно он – посмотрел на цирюльника сверху вниз, напоминая гору, которая учит мышь, что значит вечность. Наконец Икинс сунул ножницы обратно в нагрудный карман. Выходя, он обернулся.

– Не слушайте последнее желание француза, господин пастор. Лучше закройте уши. Похоже, у него в кармане сидит лесная фея и следит за тем, чтобы его воля непременно исполнялась.

Когда цирюльник ушел, священник представился Александру как преподобный Коллинз. Тяжело опустившись возле Дюма, он повторил то же, что и Икинсу: он спешит. Священник спросил, не затруднит ли Александра отказаться от исповеди, и предложил быстро помазать осужденного и произнести формулы.

– Вы ведь согласны? – Фраза Коллинза должна была звучать как вопрос, но вышла похожей на утверждение.

Александр никогда не придавал религии большого значения. Священники и епископы вечно твердили, что хотят создать царство Божье на земле. А ведь рай уже давно был здесь. Нужно было просто присмотреться и его отыскать.

Будь он свободным человеком, он бы даже дал Коллинзу пинка, чтобы тот поскорее убрался. Но сейчас между Александром и виселицей стоял лишь этот священнослужитель. Преподобного надо задержать. Пока Дюма не примет таинства, ему на шею не наденут петлю.

– Я всегда был набожным человеком, – солгал Александр, обратив взор к небесам.

Пусть там, наверху, был виден лишь потолок камеры, Дюма представил себе величественное облако, сквозь которое пробиваются причудливые лучи света. Небеса. Александра охватил неподдельный трепет.

– Мои губы никогда не целовали блудницу, прежде чем принять тело Христово.

Коллинз откашлялся и вытащил пробку из флакона.

– Это похвально. Ты попадешь на небеса, сын мой. – Он слегка промокнул платок. – Теперь повернись ко мне лицом.

Этот духовник был стойким малым. Заслышав слова Александра о блудницах, любой священник в Париже прочитал бы длинную проповедь. Но Коллинз, похоже, был глух к подобным резкостям. Конечно. Он был священником в тюрьме – в месте, где трактирное ругательство казалось комплиментом.

Чтобы масло не попало в глаза, Александр сжал кулаки и прижал их к векам. Дюма притворялся лишь отчасти: его отчаяние было подлинным. Ему стало непривычно душно – что-то словно давило на горло, – и он покачал головой. Где же Анна? Он волновался все сильнее: вдруг Леметр одержал победу над графиней и ее спутницей? Они ведь просто женщины.

Теперь рука священника лежала на плече Александра.

– Время не ждет, сын мой. Мир будет вращаться и без тебя, и мне нужно распространять по нему слово Божье.

Слово Божье? Александр всегда считал Бога дрянным писателем. У него тоже была фабрика романов: за письменными столами там сидели четыре евангелиста. Однако его драматургия была такой же деревянной, как у худшего выдумщика из Французской академии. Здесь и сейчас ему представилась возможность поспорить с Божьим защитником о писательских способностях Отца Небесного. Так Александр не только выиграет время, но и отлично его проведет. Слово Божье!

Александру нужно было с открытым забралом спровоцировать преподобного Коллинза, чтобы привлечь его внимание.

– Вам никогда не хотелось написать Библию самому? – спросил он священника.

Подняв окропленный платок, Коллинз пробормотал что-то по-латыни – или это был греческий? Из-за британского акцента ничего было не разобрать.

– Мы все пишем слово Божье, – сказал священник. – Потому что Господь – часть нас. А мы – его часть. Наклоните-ка голову вперед.

С этого священника любая наглость соскальзывала, словно плохо направленное турнирное копье с щита закованного в броню рыцаря.

– Когда вы читаете Новый Завет… вам не хочется, чтобы Иисус действовал решительнее против врагов? – спросил Дюма.

Рука с платком замерла перед лицом Александра.

– О чем вы? – Самоуверенность в голосе Коллинза сменилась кислым недоверием.

– Христа ведь мучили, – объяснил Александр. – Впервые услышав эту историю, я ждал, что Спаситель проявит стойкость и проучит римлян. Мечом, если будет нужно, или каким-нибудь чудом. Их у него в арсенале хватало.

– Но он был Князем мира, – возразил Коллинз.

– Естественно. Поэтому он и стал героем этой истории. Ни одному приличному читателю не захотелось бы, чтобы он был князем войны. Но послушайте: героя нельзя просто так безнаказанно избить. Любой уважающий себя автор знает, в чем смысл таких сцен: герой получает травму, порой даже теряет незначительную часть тела, например, палец или ухо. Но поднимаясь из этой ямы, он становится только сильнее.

Коллинз молчал.

«Ну же! – мысленно умолял Дюма. – Отвечай! Убери вонючий елей. Мне нужно еще немножко времени». Одновременно он поклялся построить часовню в парке у шато, каждый день просить в ней прощения и только потом приступать к работе на фабрике романов.

Священник мял платок в руках, покрытых рыжими пучками волос.