Фабрика ужаса

— Нет, что ты, разве я похож на богача?

— Что ты делал в этом паршивом городе?

— Посещал сестру. Семейная встреча.

— Откуда у тебя столько нала?

Рассказал ей все.

Трэси мне не поверила. Качала головой и смеялась. Порозовевшее ее лицо излучало доброту и радость, рыжие кудряшки рассыпались по плечам.

Ее тело и медовый аромат пьянили меня…

Спросила:

— Хочешь меня поцеловать?

— Очень хочу. Учти, я делал это последний раз лет сто назад и забыл, как это делается.

— Вспомнишь. Ложись на меня.

Я не без труда лег на нее, выплеснув из ванны на кафельный пол литра три пены, Трэси обвила меня руками и ногами. Мы поцеловались.

Позволила мне пососать свой юркий язычок и пососала мой.

Потом влезла кончиком языка мне в ухо.

Прошептала страстно: «Малыш, хочешь покормить меня топленым молочком?»

Я почувствовал, что она превратилась в сладострастную куклу, и что мне теперь все позволено. Прорычал: «Нет, я хочу пороть тебя ремешком по заднице и сиськам, а потом насрать тебе в рот, грязная голландская шлюха!»

В ответ я услышал только астральный смех…

Мы вылезли из ванны, вытерлись и легли в постель.

Умница Трэси оказалась мастером своего дела. Я долго не мог оторваться от нее. Потерял себя и изо всех сил боролся за наслаждение.

Ушла она часа в три ночи. На прощанье мы молча обнялись.

Ночь проглотила ее.

…

Утром меня разбудил все тот же портье, похожий на волшебника. Алмаз на его галстуке лучился, как сверхновая.

Он стоял рядом с кроватью и дергал меня за ногу.

— Эй, господин поляк, проснитесь!

Меня ослепил яростный свет фотовспышек. Зажмурился от боли.

Послышались голоса: «Он не знает, не знает, не знает… надо сказать ему… надо сказать».

Сел на кровати, зевнул… Побагровевший от волнения портье тряс меня за плечо. Ложе мое с разметанными по нему простынями и одеялами окружали фотокорреспонденты и операторы с видеокамерами. Неизвестные мне мужчины и женщины совали мне в лицо свои микрофоны. Все они что-то говорили, говорили. О чем-то меня спрашивали. Я ничего не мог понять.

Встал, завернулся в простыню и пробился сквозь плотную толпу непонятно что хотящих от меня людей — в ванную.

Помочился.

Впустил портье.

Тот проговорил, заикаясь от волнения: «Самолет во Франкфурт, на котором вы должны были лететь, упал в океан у берегов Шотландии. Взорвался в воздухе. Обломки разлетелись по площади в двадцать квадратных километров. Перед полетом многие из пассажиров этого рейса ночевали у нас. Прекрасные, умные люди! Никто не спасся».

Последнее предложение он повторил четыре раза. Жутко выпучил глаза и разрыдался.

— А что в моем номере делают эти…

— Они хотят взять у вас интервью. У заново рожденного счастливчика. Это я впустил их в номер, извините.

— Это я — счастливчик? Да что они обо мне знают? Что вы обо мне знаете? Может быть, у меня хроническая диарея и аллергия на солнечный свет… Или я серийный убийца.

На добром лице волшебника отобразился страх.

Я вышел из ванной и объявил, что никаких интервью давать не буду, что мне требуется время на осознание произошедшего. Попросил всех незамедлительно покинуть мой номер. Пригрозил вызвать полицию.

Один корреспондент спросил меня уже из-за двери: «Благодарны ли вы судьбе? Что теперь собираетесь делать?»

Я прокричал ему: «Благодарен. Жить как прежде, что еще».

— Как вы думаете, за что провидение пощадило вас? Одного из почти трехсот человек. Что вас спасло?

— Меня спасла моя жадность.

После завтрака пришли два сотрудника полиции и целый час мурыжили меня бессмысленными вопросами. Несколько раз спрашивали о содержимом моей сумки. Затем им кто-то позвонил. Отпустили, наконец.

Я догадался, что спасатели, там, у берегов Шотландии, очевидно, нашли мою сумку или то, что от нее осталось. Без следов взрывчатки…

По дороге в Нью-Йорк я старался не думать о том, как выглядело бы сейчас мое изуродованное взрывом и обгрызенное акулами тело, лежащее на дне океана, если бы организаторы поездки банкиров правильно указали количество участников встречи. Сидел в гордом одиночестве в просторном салоне первого класса и глядел в окошко, на облака. Это успокаивало. Странно. Мне все время казалось, что из облаков на меня смотрит мой синелицый двойник. Напряженно смотрит и иногда иронично помахивает мне синей правой рукой со знакомым перстнем на мизинце.

А когда мы уже подлетали к аэропорту имени Кеннеди и мне открылся потрясающий вид на Манхэттен, тогда еще не потерявший высоченные башни-близнецы, я неожиданно для самого себя решил остаться в Нью-Йорке на недельку, зайти в МоМА и в Метрополитен-музей, послоняться по Бродвею, навестить секс-шопы на 42-й улице и одноклассников, обосновавшихся тут еще в начале восьмидесятых.

Симпатичный сотрудник Дельты не сразу понял, что я от него хочу. Прочитал мне нотацию с глубокомысленным видом: «Вы не должны были обращаться ко мне. Для таких как вы есть специальное бюро. Кажется, на третьем этаже».

— Кажется? Тогда вам придется самому поменять мне авиабилет.