Fabula rasa, или Машина желаний (СИ)

Да, так её звали. Белое Облачко. Мать рассказывала, что рожала Сонанту долго и с большой болью, ей было так плохо, что, казалось, душа расстаётся с телом. Она лежала, глядела в окно и молилась: пусть всё скорее кончится. И ещё молилась: пусть я умру, только с ребёночком всё будет хорошо. Открыла глаза — думала в последний раз — и вдруг увидела в ясном полуденном небе единственное облачко, лёгкое, как пух одуванчика, и обнаружила, что боль ушла, ей стало хорошо и спокойно. Через час она родила здоровую, хотя и маленькую, девочку, а когда малышку поднесли ей к груди, заплакала и сказала: «Вот ты какая, моё Белое Облачко!»

Сонанта всегда ненавидела своё имя, даже в детстве. Ладно бы Облако — а то Облачко. Ей казалось, непутёвое имя само собой обрекло её быть маленькой, толстой и никчёмной. Когда на Централи к новому телу ей посоветовали взять имя из реестра, она согласилась без колебаний. А не согласись, называться бы ей «Маленькое Белое Облако», потому что в верхнебесском нет такого излишества, как ласкательные суффиксы, и много чего ещё нет.

Вот в аркадском у словосочетаний бывает назывная форма. Как это? А так. Если у вас прохудился ботинок, вы скажете: «Дырявый башмак». А если от вредности характера вы решите этаким манером назвать сына, то два слова сольются в одно, при этом главное останется неизменным, а зависимое обрежется по особым правилам. Понятно, что на самом деле никто ребёнку такого имени не даст. Если в здравом уме. А если — нет? В школе с Сонантой учился парень, которого так и звали — Дырбашмак. Ох, и доставалось же бедняге…

На верхнебесском говорят цивилизованные люди. Глупо являться к ним с дикарским именем из трёх слов и с заковыристой фамилией о десяти слогах, в которых сплошное фырканье и храп. Кто знает, какая пакостная кличка к тебе тогда прилепится. А какая-нибудь прилепится обязательно, потому что кому надо ломать язык обо всякую абракадабру — или аркадокадабру?

Уроженцы Централи страшно удивлялись, слыша, что у аркадцев вообще есть фамилии. Ну да, достались от первых колонистов. В деревне, само собой, никто фамилию не спрашивал. Сонанте за всю жизнь пришлось называть свою всего пару раз, последний — когда она пришла проситься в ВКС. Сейчас у Сонанты не было фамилии, и это с головой выдавало в ней трансформата, но лучше уж так, чем всю жизнь величаться Белым Облачком…

— Помоги, Белоблачко, — шептал Густой Мох и плакал.

Мерз с красной нашивкой, не прекращая улыбаться, взял из ванночки тонкие щипцы с зажатым в них клочком ваты и помазал грудь Густого Мха чем-то зелёным. Другой мерз потащил с подставки меленькую хирургическую пилу. Нажал кнопочку, пила тонко завыла. Густой Мох дёрнулся и захлюпал носом, в ужасе пуча глаза. Мерз не спеша занёс пилу над грудью пленника, целя в зелёную полоску. Густой Мох взвизгнул, как поросёнок.

Сонанту замутило.

— Нет. Нет, — причитала она. — Это не то, что я хотела!

— Спаси меня, Белоблачко! — верещал Густой Мох.

У Сонанты сжались кулаки. Убить гадов, разнести тут всё к чёртовому дедушке!..

Она вдруг поняла, что сможет это сделать — стоит только захотеть. Но пути назад уже не будет. Она навсегда застрянет внутри своего кошмара, и он станет реальностью — для неё, для мерзов, для Густого Мха. А так всё-таки была надежда. Если крепко зажмуриться и громко проорать…

— Не-е-ет. Это всё ненастоя-а-ащее-е-е!

Вой пилы стал чуть ниже, Густой Мох страшно завопил.

Сонанта никогда не слышала, чтобы человек так кричал.

В руки легло что-то тяжёлое, и она застыла, глядя на прыгающий перед глазами ствол веерного излучателя. Палец на спусковой панели свело от напряжения. Если бы она выстрелила, то обратила бы в прах полкомнаты вместе с мерзами и пыточным столом.

Крик Густого Мха рвал барабанные перепонки, глаза заволокло красным.

Снова привиделась белая курица без головы, бегущая по вытоптанному двору со всех лап…

Нет, двор был крыт стеклобетоном. И не двор это вовсе, а пол в просторной комнате. И курицы уже нет — есть окошко в полстены, прозрачное с этой стороны и непроницаемое с той. За окошком ещё комната, в ней — связанный человек.

Из выемки в стене торчала гашетка, над ней был прицел. За спиной у Сонанты сидели инструкторы, сразу трое, врач и дежурный сержант с парализатором.

Первый раз убить трудно. Второй — тоже нелегко, но по-другому. Потому что знаешь уже, что будет. Третий… Сонанта не пробовала.

Тот прикованный к стенке тип в арестантской робе был в первый раз.

В мирное время люди вырастают нежными и впечатлительными, а военный должен уметь убивать. В бою учиться поздно — пока будешь собираться с силами, положат носом в землю, и пикнуть не успеешь. Вот курсантам и помогают переступить внутренний запрет в спокойной обстановке. На первое испытание — так это называется — выставляют преступников, приговорённых к смерти за особо гнусные дела, про которые испытуемому обязательно скажут, чтобы не очень переживал.