Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

Вот я возвратился из Москвы, где провел время очень приятно, видел Фамусовых, Молчалиных¹ и tutti quanti², видел во всех руках и углах нашу «Пчелу» и слышал усердные тебе хвалы, за твои статьи, от людей умных и почтенных. Но эти удовольствия смущались в моей душе грустной мыслию о неожиданной кончине доброго нашего Ордынского, о которой я узнал, садясь в вагон. Кто бы это мог подумать! Редко случалось мне видеть жизнь человека такого честного, благородного, скромного и доброго. Живо вспоминаю его участие в тебе, когда ты заболел; нельзя было найти более дружбы в родном брате! Могу вообразить, как это подействовало на тебя. И надобно же было этому несчастию случиться в твое отсутствие, чтобы поразить тебя еще сильнее. – Вот что значит жить долго. Все, что нам мило и дорого, исчезает. Остаются Корфы³, Краевские, Красовские.

Прощай, любезнейший! Постарайся развеять грусть свою. Наша жизнь – не наша.

Твой Греч

—

РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 2. Ед. хр. 257. Л. 32.

¹ Персонажи «Горя от ума» Грибоедова.

² им подобных (ит.).

³Корф Модест Андреевич (1800–1876), барон – директор Императорской публичной библиотеки в 1849–1861 гг.; в 1848 г. представил императору записку о необходимости усиления контроля за печатью и в том же году был назначен членом созданного с этой целью Комитета 2 апреля (Бутурлинского).

117. Н.И. Греч – Ф.В. Булгарину

СПб. 15 июн[я] 1852

Любезный Фаддей!

Благодарю тебя и всех твоих, особенно добрую Елену Ивановну за дружеское ваше участие. Я запретил всем домашним писать тебе о том, чтоб тебя не встревожить. Дело было пустое. После спора моего с Давыдовым¹ поехал я домой на своих дрожках. На Исаакиевском мосту переломился шворень, и я упал плашмя на землю, расквасил нос, губы, подбил глаза, и т. п., но никаких важных ушибов не было. Потом, от потрясений тела и от того, что я уперся руками, было у меня дрожание, и теперь еще чувствую небольшую боль в руках. Подумав, что могло бы быть гораздо хуже, я благодарю Бога за этот avis au lecteur². У меня даже очки не разбились, только вдавились над носом. Хорош я был, нечего сказать.

Мою «Поездку в Москву» таскали две недели по ценсурам и наконец позволили. Клейнмихель³ был очень мил и ласков. О дороге написал я чистую правду⁴. Что бы тебе слетать к цвибелям!

На время болезни Турунова, который, вероятно, не встанет, взял я Владимира Зотова⁵.

Дело о «Грамматике» Давыдова нельзя оставить без объяснений. И кн[язь] Шихматов, и Норов⁶ сами члены 2-го Отделения⁷, следственно, судьями в своем деле быть не могут. В 1847 Уваров позволил напечатать в «Отечественных записках» критику Кс. Полевого не на сочинение отдельного члена, а на Словарь, изданный самою Академиею⁸. Любопытно прочесть бумагу кн[язя] Ш[ихматова], на которую последовало решение.

Впрочем, здесь все обстоит благополучно, и нового ничего нет.

Прощай! Кланяюсь всем.

Греч

—