Фадеев

Фадеев не раз обращался по тем или иным вопросам к И. В. Сталину, В. М. Молотову, но, как правило, в коллективных письмах. Так случилось и после гибели В. В. Маяковского. Фадеевская подпись значится в письме, адресованном «тов. тов. Сталину и Молотову», в котором руководители РАПП обрушивают свой гнев на авторов статей, увидевших в Маяковском «настоящего революционного поэта», «стопроцентного пролетарского художника». Не может этого быть! — вот главный тезис рапповцев. Авторы письма хотели убедить вождей, что только РАПП указала поэту, «как нужно перестраиваться писателю, идущему к слиянию с пролетариатом из рядов революционной интеллигенции, и как трудно перестраиваться».

Бытует мнение, что этим письмом рапповцы «закрыли» Маяковского. Это, мягко сказать, не совсем точно. Имя Маяковского в статьях Фадеева начала 30-х годов стоит на первом месте, даже Горький называется вослед. Имя Маяковского будет самым популярным на Первом съезде советских писателей.

Но безусловно и то, что участие Фадеева в подобных апелляциях к вождю не украшало его биографию. Дух «коллективизма и солидарности» с товарищами по цеху заводили его в лабиринты догматического мышления. Молодой Фадеев интересен как литератор — писатель и критик, — когда действует вопреки мнению большинства из руководства РАПП. Но так случалось далеко не всегда.

На то есть и объективные причины. Фадеев никогда не забывал, что в РАПП он — на партийной работе.

В его характере Илья Эренбург подметил одну существенную, если не самую важную черту, позволяющую многое понять: «Фадеев был смелым, но дисциплинированным солдатом, он никогда не забывал о прерогативах главнокомандующего».

Этим главнокомандующим стал для него на всю жизнь Сталин.

«Я двух людей боюсь — мою мать и Сталина — боюсь и люблю», — признавался в минуту откровенности писатель. В первые годы жизни в Москве он испытывал только любовь, без всякого опасения сближался с тем, кто сказал о нем:

«Зачем вы прятали от меня Фадеева?»

Лидеры РАПП беспрекословно выполняли любые команды вождя. Однако стремившийся к единомыслию и единоначалию И. В. Сталин не мог долго терпеть ассоциацию, похожую всем строем, массовостью, генеральным секретарем, секретариатом, пленумами, съездами на некую партию.

Тайком от руководства РАПП в апреле 1932 года Сталин решил не просто распустить ассоциацию, а в духе того времени — ликвидировать, как, скажем, кулачество, что особенно оскорбило «неистовых ревнителей».

Рапповское прошлое не сразу забыли автору «Разгрома». Правда, он вошел в состав оргкомитета Союза писателей, и его пригласили на встречу со Сталиным на квартире Максима Горького, где состоялась беседа с писателями, объединяемыми в единую творческую литературную организацию взамен всех прежних. (Позднее Фадеева избрали одним из заместителей председателя оргкомитета.) Однако до и после съезда писателей он был отодвинут на второй план, отчего, как пишет один из его друзей, глубоко страдал:

«Обстановка, сложившаяся вокруг А. А. Фадеева ко времени первого съезда писателей, была настолько для него тягостна, что он все время твердил: «В пустыню! В пустыню!» Иван Макарьев, товарищ Фадеева по работе в РАПП, сообщал А, М. Горькому: «…Фадеев, видимо, сознательно не принимает в работе никакого участия, живет за городом, в оргкомитет не заглядывает…»

География фадеевских странствий в ту пору разнообразна. Сначала он побывал в Башкирии, на Южном Урале, затем — на строительстве Магнитогорского металлургического комбината, в это время он закончил вторую часть романа «Последний из удэге» и начал писать третью. В конце августа 1933 года, бросив все дела, Фадеев отправился на Дальний Восток.

Фадеев отлично сознавал, как тяжел путь к совершенству, поэтому столь часты в его выступлениях призывы вникать в самое сердце, плоть и ткань творческой работы, не отягощая себя голой, цитатной теорией: «Но нам хотелось бы не столько слушать трактаты о диалектике вообще, сколько уметь применять ее метод в вопросах художественного творчества».

Находясь в постоянном, порою мучительном поиске наиболее верных художественных решений в собственном творчестве, Фадеев-теоретик в 20-е годы немало усилий тратит на обоснование правомерности своего пути, психологического анализа нового качества.

В условиях групповой борьбы это нередко вело к одностороннему, искусственно суженному взгляду на литературный процесс. Характерно, что ранние, наиболее известные его статьи, как правило, общего, теоретического плана, здесь можно найти немало глубоких суждений — стыковок с теоретической мыслью наших дней, однако они зачастую абстрагированы от конкретности, в них почти отсутствует анализ художественных произведений тех лет, а если отдельные произведения подхватываются по-молодому напористо развиваемой теоретической идеей, то чаще всего как предмет критики, отрицания, пусть даже и верного.

Очевидно, подобно Левинсону, молодой Фадеев, оказавшись на литературной вахте, «думал, что вести за собой других людей можно, только указывая им на их слабости и подавляя, пряча от них свои».