Фадеев

Но стоило ему сойти с теоретической кафедры рапповских пленумов и заседаний, и его взор становился эстетически чутким и по достоинству оценивал все талантливое, подлинно художественное.

Теоретические статьи все гуще обрастают рецензиями на произведения А. Малышкина, П. Павленко, А. Гайдара, А. Довженко, В. Катаева и других писателей, в письмах к М. Горькому он мастерски анализирует новаторскую, синтетическую мощь «Жизни Клима Самгина».

Фадеев зрением художника тонко и верно увидел «ведущую ось» горьковской хроники — широту и мощь жизни просмотреть взором и биографией ординарного индивидуалиста. «Сам же Самгин — это монументальный ультрасредний», — замечает Фадеев в одном из писем-рецензий к Горькому.

Фадеев искренне восхищается:

«Пропустить всю страну через глаза эдакого ультра-среднего — это действительно надо придумать».

Художественная победа Горького ободряла автора «Последнего из удэге» и в чем-то даже уточняла ориентир фадеевских поисков. Фадеев убеждался еще раз, что к цельности и полноте можно идти объективным изображением, реалистическим словом: «Синтез нужен такой, чтобы соединил всю полноту реалистического анализа и показа всего многообразия и пестроты действительности».

Если в период РАПП (1924–1932 гг.) художественная практика порою, кажется, даже отягощает теоретические суждения Фадеева, то затем теория неизменно выверяется опытом лучших писателей современности.

Эпизод из официальной хроники. Июль 1930 года. Колонный зал Дома союзов. Работает XVI съезд партии. На трибуну поднимается поэт Александр Безыменский. Он решает говорить о литературных делах в жанре поэтического отчета. У делегатов его выступление вызывает оживленный интерес, то и дело прерывается аплодисментами. Пафос его выступления близок собравшимся: поэт зовет своих товарищей слышать стремительные ритмы времени, быть в гуще развернувшейся стройки. Идти на заводы, отправляться в село. Работать по ударным адресам ударными темпами лозунга, плаката, репортажа, очерка. Это близко общему настрою Маяковского, правда, понятому упрощенно, в лоб.

Больше всего достается Юрию Либединскому, автору не совсем удачного романа «Рождение героя», посвященного семейной проблематике, интригам любви, как писали тогда. Уже в самом выборе темы Либединский, как считает поэт, допустил вредную ошибку:

Ведь у нас и такой есть писатель,
Что, по дебрям душевным плетясь,
На семейные драмы потратил
Силу мысли
и зоркость глаз.

Фадеев предстает как боец, покинувший передовые позиции «воинов слова». Докладчик накаляет стих суровым армейским лексиконом:

Ждет страна моя воинов слова,
Танков — мыслей, идей — батарей,
Слышим мы взрывы вражьего рева,
Залп обрезов
И топот зверей.

А писатель, почистив винтовку,
Но забыв о сегодняшнем враге,
Пятый год примеряет толстовку,
Перед зеркалом «Последний из удэге».

Старая песня! Роман — жанр от лукавого, долгописание — вредно. Авторы трудных замыслов, за редким исключением, по мнению Безыменского, сознательно сторонятся «писательских колонн». Именно колонн.

Слушая комсомольского поэта, делегат съезда Александр Серафимович, автор уже ставшего легендарным «Железного потока», не на шутку встревожился. Кому нужно это упрощение? Этот гром и шум? Зачем вообще нужен этот зарифмованный отчет на партийном съезде? А Безыменский выкрикивал в зал тонким, высоким голосом, смешивая разумное с нелепостью, здоровое, бодрое с бодрячеством:

Чтоб, не врывшись в душевные крохи,
Наш писатель всем сердцем проник
В гущу стройки, борьбы и эпохи
Как строитель, боец, большевик.
И «Разгромы» и «Тихие Доны»
Нам нужны.
И лирический стих.
Но писателей наших колонны,
А не ряд марксовидных Толстых!