Фадеев

1952: «Я буду лечиться всесторонне и длительное время. К сожалению, я довольно долго пробуду в самой больнице — не только из-за печени, а из-за нервов и сосудистой системы…»

1952: «Выйду из больницы уж не таким, каким был даже еще два года назад, — выйду полуинвалидом (говорю не в шуточном, не в переносном, а в буквальном смысле слова)».

1953: «В сентябре у меня обострилась болезнь печени, и я попал в больницу… Физическая слабость, бессонница, в сочетании с повышенной нервной возбудимостью, полной мозговой расторможенностью, делали меня человеком почти невменяемым. А потом я впал в состояние апатии, которая длилась до самого последнего времени».

1953: «Я болен не столько печенью, которая для врачей считается главной моей болезнью, сколько болен психически. Я совершенно, пока что, неработоспособен».

1953: «Этот год… был для меня как-то особенно неудачен: за это время я уже четвертый раз в больнице и все подолгу: сердце, печень и… прочая скучная материя».

1954: «Изолировали меня от общения с людьми из-за страшной бессонницы и сердечной аритмии на этой почве».

1954: «После возвращения из санатория… я попал в больницу с очередным обострением болезни печени и нахожусь в больнице до сих пор».

Умерла мать Фадеева, но он даже не смог быть на похоронах — лежал в больнице.

1955: «Из-за сердечной аритмии, уложившей меня в больницу в начале февраля, мне временно запрещено заниматься литературными делами…» Фадеев пишет Эсфири Шуб с мужественным юмором: «У меня началась сердечная аритмия, бравурный сердечный разнобой, похожий на современную музыку».

1955: «Меня стали преследовать приступы сердечной аритмии, вызванные не столько органическими изменениями в сердечной области, — они в общем более или менее „нормальны“ по моему возрасту, — а переутомлением нервного порядка. В известном смысле, сердце мое оказалось даже лучше, чем это раньше предполагали. Но нервная система истощена, и это отражается на сердце». Печень у Фадеева, говорит он, — «ванька-встанька», а вот с нервами хуже.

1955: «Врач констатировал у меня новую и очень затяжную болезнь: „полиневрит“, болезнь нервных оконечностей». Фадеев временами не может писать: «Полиневрит этот ударил и в кисти рук; я не мог держать в руке не то что ручку или карандаш, а даже ложку».

В начале 1956 года правительственный чиновник Дмитрий Бузин видел Фадеева в больнице: «Внешне он очень сдал. Всегда детски розовый цвет его лица сменился на бледно-серый, в ранее динамичных движениях чувствовалась усталость, ясно-голубые глаза поблекли». Литературовед Преображенский заметил, что в последний год жизни писатель сильно изменился: «На лице, на всей фигуре его лежала печать болезненного переутомления». Каверину Фадеев рассказал, как он, измученный бессонницей, «скатывал в один огромный ком множество снотворных», глотал, забывался коротким беспокойным сном, но через два часа просыпался — «с туманом в голове и с опустошенным сердцем».

В феврале 1956 года Фадеев пишет Ильюхову: «Жизнь моя проходит в беспрерывном чередовании больницы с многообразными делами, которых накапливается тем больше, чем чаще я выбываю из строя».

В марте 1956-го — Асе (последнее письмо к ней): «Заболевания мои всё те же — печень (хронический гепатит), сердце (недостаточность на почве склероза, изменений мышцы)».

Но — мужественный человек — жалобы на здоровье (и то это скорее не жалобы, а объяснения своей несостоятельности, извинения за то, что не успел написать или встретиться) он позволял себе только в личных письмах: друзьям, Асе, старым партизанам… В письмах деловых его состояние никак не проявляется — тон бодрый, энергичный. Он не сдавался, держался до последнего, как раненый боец в пехотной цепи.

В последние пять — семь лет Фадеев был глубоко нездоровым человеком. Сколько бы он еще прожил, если бы слушал врачей и забросил подальше револьвер, — вопрос.

Сестра Фадеева Татьяна, родившаяся в 1900-м, дожила до 1982 года.

Один из его литературных предшественников — Джек Лондон — тоже считался олицетворением юности и силы, увлеченно занимался спортом, но на самом деле был уже с ранних лет серьезно нездоров, и речь тут опять же не о пристрастии к «Джону Ячменное Зерно». К скоропостижной смерти сорокалетнего Джека привели давно убитые почки (есть версия о суициде, но общей клинической картины она не меняет).

Фадеев похож и на литературного альтер эго Лондона Мартина Идена, которому врач говорил: «Вы в прекрасной форме. Признаюсь, я завидую вашему организму. Здоровье превосходное. Какова грудная клетка! В ней и в вашем желудке секрет вашего замечательного здоровья. Такой крепыш — один на тысячу… на десять тысяч. Если не вмешается какой-нибудь несчастный случай, вы проживете до ста лет». Мучающийся от смертной тоски Мартин понял: болезнь его — не в теле, а в душе, в голове.

Пристрастия к водке Фадеев не скрывал — да и как это скроешь? Другое дело, что и само его пьянство, и влияние этого пьянства на трагическую развязку, вероятно, сильно преувеличены.