Фадеев

Ходит из книжки в книжку такая, например, фадеевская цитата, иногда чуть видоизменяясь: «Я приложился к самогону еще в 16 лет, когда был в партизанском отряде на Дальнем Востоке. Сначала я не хотел отставать от взрослых мужиков в отряде. Я мог тогда много выпить. Потом я к этому привык. Приходилось. Когда люди поднимаются очень высоко, там холодно и нужно выпить. Хотя бы после. Спросите об этом стратосферников, летчиков или испытателей вроде Чкалова. Мне мама сама давала иногда опохмелиться. Я ее любил так, как никого в жизни. Я уважал ее. И она меня понимала. Это был очень сильный человек…»

Высказывание очень странное.

Во-первых, в партизанский отряд Фадеев попал весной 1919-го, когда ему шел все-таки уже восемнадцатый год.

Во-вторых, не такие уж высокие в Приморье сопки — это не Кавказ.

В-третьих, если следовать логике «когда поднимаешься высоко — надо выпить», то все партизаны да и летчики должны были только и делать, что пьянствовать. Тогда как те же Титов и Ильюхов пишут, что пьянство было запрещено партизанским дисциплинарным уставом и захваченные жидкие трофеи выливали на землю. Они же описывают борьбу партизан с самогоноварением, главным образом среди корейцев. Оборудование сулеваров («суля» — корейский самогон) ломали, саму сулю выливали. Партизанские командиры, возможно, приукрашивают картину — понятно, что были отступления от устава, о чем говорится и в «Разгроме», и в «Удэге». Да и сами эти авторы пишут: в отряде малоуправляемого Шевченко выпивка «пользовалась всеми правами гражданства»[332]. Но едва ли среди партизан процветало беспробудное пьянство с опохмелками. К тому же Фадеев воевал в других, более дисциплинированных отрядах, в том числе в образцовом «Первом Коммунистическом» Певзнера, уже тогда похожем по своей организованности на регулярную армию.

В-четвертых: когда мать давала ему опохмелиться? Когда он еще подростком приезжал к ней в Чугуевку на каникулы? Вряд ли. А вернувшись в конце лета 1918 года во Владивосток, он надолго расстался с матерью: подполье, Сучан, Амур, Забайкалье, Москва, Кронштадт, Ростов… Она просто не имела возможности опохмелять сына, пока он в 1926 году не перевез ее в Москву.

Однако хлесткая цитата гуляет по литературе, соперничая в популярности с приведенной ранее фразой про «окровавленные руки». Откуда она взялась?

Попробовав найти первоисточник, я наткнулся на отсылку к книге критика Зелинского, в которой на поверку ничего подобного не оказалось. Потом след привел к упомянутым воспоминаниям Авдеенко, но и в них алкогольных фадеевских откровений не обнаружилось. Кочующая по публикациям цитата[333] выглядит крайне сомнительно, но нынешнее представление о Фадееве в значительной степени строится именно на подобных красивых — слишком красивых — фразах из невнятных источников.

Это объяснимо. С одной стороны, советского читателя перекормили Фадеевым, его бронзовеющий образ не мог не раздражать, а навязчивость и неискренность позднесоветских пропагандистов, позже перекрестившихся в «рыночников» (идеальный, химически чистый пример — Гайдар-внук), были очевидны.

С другой стороны, в перестроечный период возник спрос на разоблачение решительно всего советского — от Стаханова до Калашникова. В этом нигилистическом пафосе чувствовался накал религиозного толка: сбросить богов уходящей эпохи, чтобы освободить место для новых. Индульгенцией от разоблачений могли служить или диссидентство, как в случае с академиком Сахаровым (а то бы досталось и ему как одному из отцов советской водородной бомбы), или статус пострадавшего от репрессий, сразу же сообщавший человеку как моральную непогрешимость, так и высочайшую профессиональную состоятельность. Если бы посадили Лысенко, а не Вавилова, роль замученного гения досталась бы именно Лысенко, а Вавилова бы заклеймили — нашлось бы за что. Или взять вал ругани, вылившийся на Буденного и Ворошилова, тогда как их товарищи Блюхер и Тухачевский остались в памяти несправедливо погубленными полководцами, которые непременно спасли бы страну от катастрофы 1941 года. Если бы казнили Буденного с Ворошиловым, а Блюхера с Тухачевским не тронули, — все было бы ровно наоборот.

В этой ситуации Фадееву было не избежать удара, и фразы про стратосферные опохмелки и окровавленные руки пришлись кстати. Сегодня они должны оцениваться нами, говоря языком судейских работников, критически. В общественном процессе над Фадеевым и при Хрущеве, и в перестройку, и в постсоветские времена прокуроров было куда больше, нежели адвокатов, причем судьи чаще всего занимали сторону обвинения, показания рассматривали предвзято, не принимая во внимание доводы защиты. Пусть адвокаты тоже заговорят в голос.

Конечно, Фадеев пил.

«Раздумывая над тем, почему Саша так страшно пил, отчего он убегал в пьянство, стоит вспомнить и о его почти беспрестанном насилии над собой», — писала Герасимова, хотя, надо сказать, даже она о пьянках Фадеева в основном говорит с чужих слов.