Факап

Всё тот же день. Просто Саше захотелось со мной поужинать. Ну куда ж я денусь, это незыблемое. Сделал бараньи рёбрышки с красным марсианским луком и земным перцем. Очень старался. Душу, можно сказать, вложил. В результате Саша объелась и теперь отлёживается. А я решил ещё немного посидеть за компом. Точнее, за панелькой. Я к ней клавиатуру подключил. Привык я уже к клавушке. Чего отвыкать–то.

Итак, Антон исчез с радаров. Видимо, хотел, чтобы о нём забыли. О нём и забыли. Довольно прочно.

Так что никто не обратил внимания на то, что некий Малышев вдруг объявился в Мексосе (это столица Серебряной) и попросил медицинской помощи.

Чтобы было понятно: к тому времени Антону было уже хорошо за сто. Жизнь, что называется, к краю подошла. Тем не менее, сохранился он неплохо. Здоровая жизнь на природе и всё такое. Хотя, конечно, какие–то болячки в таком возрасте должны быть. Но он жаловался не на возрастные болячки. Как ни странно, жалоба была на состояние памяти.

А именно. Он утверждал, что в молодости подвергся какому–то воздействию, из–за чего потерял часть воспоминаний. Долго ждал, что они вернутся сами. Теперь убедился, что это невозможно, и хочет воспользоваться услугами специалиста.

Всё это было, конечно, полным бредом. Память он вырезал себе сам, при этом прекрасно осознавая, что ничего вернуть уже нельзя. Да и столько лет ждать, прежде чем обратиться к врачу — зачем? Но на Серебряной никто этой истории не знал, да и с какой стати. Поэтому поступили формально: положили дедушку в больницу, заодно подлатали от всяких старческих хворей (их оказалось на удивление мало) и назначили лечащего врача. Молодого, но очень перспективного Яна Сноубриджа.

Впоследствии Борис Левин с ним довольно много общался. И выяснил, в частности, что именно работа с Антоном-Руматой и побудила Яна вступить в Добровольное Общество за Психическую Неприкосновенность и подписать «Письмо семидесяти пяти». Потому что он тогда впервые увидел, к каким ужасным последствиям может привести неграмотная работа с ментоскопом.

В голове у Малышева он видел, по своему же выражению, «сгоревшие развалины». На которых со временем выросли мхи и плесень. Ну то есть какие–то догадки, фантазии, и всё такое прочее. Мне это сложно себе представить, я не психокорректор. Но вот на Сноубриджа это как–то очень сильно впечатлило.

Если вернуться к лечению. Попытки реконструкции этих руин особого успеха не обещали. Но попробовать что–то сделать было можно. Сноубридж наметил план процедур, согласовал с пациентом и приступил к делу.

И вот в само начале процедуры коррекции — Сноубридж только и успел, что войти в мозг и начать что–то шевелить — старик внезапно впал в кому. Из которой уже не вышел.

Разумеется, действия Сноубриджа были рассмотрены профессиональной комиссией. Буквально каждая команда ментоскопа была просмотрена. Никто не усмотрел в его действиях ни одной профессиональной ошибки.

Однако Ян вбил себе в голову, что это именно он убил старика. Сделав что–то неправильное.

Такое бывает с очень хорошими профессионалами. Они всегда во всём обвиняют себя. Потому что не могут поверить, что бывают обстоятельства, от них не зависящие. Вот пилоты, например, такие вещи очень хорошо понимают. Потому что будь ты асом из асов, а случись в экватории вакуум-возмущение хотя бы на три балла, и от всего твоего лётного мастерства осталось, считай, процентов тридцать. А если четыре балла — то десять. Ибо тут начинаются «неизбежные в пространстве случайности», как говорят космофлотовцы.

Но вот врачи так не думают. У них гиперответственность. У психокорректоров тем более. Оно, наверное, и хорошо. Тщательнее работать будут. Но вот когда такая ситуация, как с Антоном — что делать? Тут нужна как раз психокоррекция. А это случилось с психокорректором, возненавидевшим психокоррекцию.

Да-да. Сноубридж впал в самоосуждение, которое перешло на профессию. Вступил в ДОПН, подписал «Письмо семидесяти пяти». Кончилось всё это ракопауком. И всё из–за чувства вины. Как я в своё время и предполагал.

Кстати, насчёт моих тогдашних догадок и открытий. Почти все они оказались мимо.

Левин–то мне правду сказал. То, что я ему показывал, и в самом деле было стандартной процедурой «войти в мозг — выйти из мозга». Просто в случае людей с Авроры это было плацебо, а в случае с Малышевым — начало плановой стимуляции памяти. Просто пациент тут же впал в кому, так что врач сделал только вход-выход. В общем, подвело меня незнание предмета.

Статьи из БВИ поудалял, оказывается, он сам. По этому поводу они с Левиным даже поругались. Левин, как человек и гуманист, считал, что всё сделанное принадлежит человечеству. Сноубридж к тому моменту совсем съехал на теме того, что психокоррекция — зло, и хотел его хоть немного исправить.