Факап

— Мы забыли, — мягко сказал Горбовский, — что уважаемый Валентин Петрович не вполне знаком с ситуацией. Что и неудивительно — его уровень  посвящения… замечательная вещь метакса, — закончил он, передавая Валентину Петровичу бокал. Тот машинально отпил. Губу обожгло: оказывается, Завадский её прикусил — непонятно как и когда.

В голове архивариуса царил сумбур. С одной стороны, Завадский точно помнил, что всё это время обсуждал вопросы виноделия в Южной Европе, что закончилось распитием какой–то редкостной коллекционной метаксы. С другой — в голове держались воспоминания о начале какого–то странного разговора, и обрывки последующего. Он помнил, как Горбовский, прихлёбывая холодную воду, говорил ему: «В действительности всё не так, как на самом деле. В действительности люди были созданы Тагорой. А на самом деле они суть образ и подобие…» Помнил, как Комов цедил сквозь зубы: «Какое время? Для них нет никакого времени! Их сознание присутствует в каждой точке траектории…» Помнил, как Горбовский отвечал кому–то: «Можно говорить, что Он был, но теперь того прошлого нет. Поэтому Его и не было, и нет, и не будет. Вселенная лишена супруга и господина. Мы дети Галактики — это означает, что мы дети Вдовы…» Славин, говорящий: «…Владыка Ликов не видел Вандерхузе, потому что он видит связь тэтана с телом, а тел было два…» Остались в памяти чьи–то слова: «Павлин никогда не успокоится, мы можем только оттягивать…», и ответ — «но ангелы указали путь и избрали орудие». Крик Сикорски: «Тогда хотя бы отдайте мне Целмса!» И наконец — его собственный голос, беспомощно блеющий: «Ну да… в такой ситуации… наверное, это, некоторым образом, выход… в общем, да».

Видимо, на его лице что–то отразилось, потому что Горбовский сказал:

— Не переживайте, Валентин Петрович. С вами всё в порядке. Вы помните то, что можете помнить в соответствии со своим уровнем. Впоследствии вам многое станет яснее. Благодарю за посильное участие в обсуждении.

— И особенное спасибо от меня, — добавил Сикорски. Лицо его было каменным — как у человека в ярости, который из последних сил держит себя в руках.

— Мы бы всё равно приняли такое решение, — печально сказал Комов. — Абалкина надо остановить.

Руди встал и сказал в пространство:

— Что ж. Кому–то надо быть кровавой собакой. Я так понимаю, вы что–то такое обнародуете? На потеху общественности?

— Руди, ты всё прекрасно понимаешь, — сказал Комов, — История с саркофагом и подкидышами уже расползлась. Про детонаторы знает даже Бромберг. Нам нужна убедительная версия. Заранее.

— Понятно. Но тогда, пожалуйста, не изображайте меня идиотом. И не лгите. Особенно про финал. Не пишите, что я убил этого чёрта и потом сам застрелился.

— А тогда как? — заинтересовался Славин.

— Так это ты собирался делать легенду? — Сикорски осклабился. — А не будешь. Поставлю на это дело Каммерера. Ему и дам инструкции. Нет, я даже разрешу ему поучаствовать. Пусть хоть в чём–то поучаствует. А теперь я,  с вашего позволения, пойду. У меня много дел.

Он окинул присутствующих презрительным взглядом и вышел, не закрыв дверь.

— Ну зачем так, — проворчал Григорянц, аккуратно дверь прикрывая. — Нехорошо.

— Его можно понять, — тихо сказал Комов. — То, что ему предстоит… Не знаю, как бы я на его месте, — покачал он головой. — Не знаю.

Валентин Петрович вдруг понял, что как–то незаметно для себя выпил почти весь бокал. Решил, что с него хватит.

— И всё–таки… простите за такое занудство, конечно… — начал он своё обычное вступление, — но я так и не понял.

— Чего? — спросил Комов, отвлекаясь от дум.

— Если честно, то ничего, — заявил архивариус. — Ну, почти. Прежде всего — историю с Вандерхузе. Я в ней запутался. Я уже начал сомневаться в том, что этот Вандерхузе вообще существовал… А у вас то так, то этак… Я всё–таки архивариус. В документах тоже бывают противоречия. Но в конце концов всегда выстраивается какая–то история. С началом, серединой и концом. У вас всё время какие–то обрывки. Предположения, которые тут же опровергаются. Недомолвки и намёки непонятно на что. И всё время такое чувство, что сейчас кто–то скажет пару слов, и вся картина изменится. Меня лично это… напрягает, — подобрал он словцо из чужого лексикона.

— Вот! — Горбовский поднял палец. — Вот в этом–то всё и дело. Вы любите законченные истории. Которые существует исключительно на бумаге. То есть в тексте. А мы вынуждены строить гипотезы и принимать решения, исходя из обрывков и предположений. В ситуации, когда доступная нам информация неполна, противоречива и недостоверна. И при этом приходится учитывать множество факторов, внутренних и внешних. От личных чувств отдельных людей и до вселенских планов высших сил. Причём никогда не знаешь заранее, что в данном случае важно… Вы хотите поиграть в эту игру?

— Пожалуй, нет, — сказал Завадский.

— А придётся. Вы мне понравились, Валентин Петрович. Трезвый, неглупый, управляемый человек. Единственная серьёзная слабость — привычка к интеллектуальному комфорту. Но это лечится, — он поощрительно улыбнулся.