Факап

— То есть самый кибер, стрелявший клеем… — внезапно догадался архивариус.

— Ну да. Всё–таки не так просто одолеть трёх профессионалов, знающих субакс. Во всяком случае, обычному магазинному киберу. Да и клей… Пришлось поработать.

— И над «Призраком» тоже?

— Не так чтобы очень. Видите ли, нас вполне устраивает решение того Вандерхузе покинуть эту скучную реальность. Откровенно говоря, он для нас — лишняя головная боль. Но когда он вернётся, мы должны об этом знать. Мы или наши преемники. Так что «Признак», на котором он улетел, не такой уж невидимый. Во всяком случае, для нас. Стоит там и омега-маячок, и ещё кое–что.

— А все эти требования? Расскажите то, расскажите это?

— Ну не совсем же он дурак. Если бы прилетели какие–то люди, назвались бы галактами и стали ему помогать просто так, он бы не поверил. Он должен думать, что заключил сделку.

— А Сикорски?

— Дался вам Сикорски!.. В рамках своей компетенции он действовал правильно. Не могли же мы ему запретить делать то, на что он имел право? В ближайшее время Сикорски навсегда покинет наш скромный кружок. Отправившись в очень дальнее путешествие. Вы согласны, что нам не стоило его демотивировать перед таким странствием? Вы же это понимали, когда при нём подтверждали заинтересованность ДГБ во всей этой истории?

Валентин Петрович пожал плечами, не сказав ни слова.

— И никто не знает, что ему предстоит увидеть и осознать на том конце площадки, — продолжал Горбовский. — Я бы, например, не хотел оказаться на его месте. И вы все тоже. Мы должны к нему относиться с уважением. И не разочаровать его в себе. Это нужно не нам, это нужно ему. Понимаете?

— Допустим, — сказал архивариус, — Но зачем было оставлять там эту девочку? Или вы её эвакуировали? Но в мемуаре…

— Зачем эвакуировать? Саша Ветрилэ улетела с ним. По собственному желанию. Она же в него влюблена как кошка.

— Влюблена? — не понял архивариус. — Она за ним шпионила…

— О, это был интересный ход. Идея Евгения Марковича. Расскажите, Евгений Маркович.

— Да ничего такого принципиально нового, — засмущался Славин. — Просто мне пришла в голову одна мысль… Смотрите. Саша Ветрилэ была приставлена к Вандерхузе Сикорски. Для того, чтобы иметь доступ, она изображала девичье увлечение. На которое Вандерхузе ответить не мог, потому что хранил верность Лене Завадской. Хотя вот в той старой реальности, где он с Леной поссорился, у них всё–таки что–то получилось. Думаю, не без разрешения Рудольфа, но всё–таки. А что, он вполне мог ей понравиться. Взрослый солидный мужчина, с положением, интересный собой… Но тут мы придумали вот что. Когда Саша добиралась до станции, мы её по дороге усыпили. Убрали ментоскопом воспоминания о задании. И вообще о том, что она тёрлась возле дяди Яши потому, что ей Сикорски велел. А всё остальное оставили. Как она глазками стреляла, какие слова говорила… вот это вот всё. Так вот. Мозг начинает заполнять образовавшуюся пустоту. Очень интересным способом. Объясняет задним числом своё же поведение наиболее вероятной причиной. В данном случае — влюблённостью. И начинает её чувствовать на самом деле. Так что, прибыв на место, наша Саша и в самом деле влюбилась. Практически мгновенно.

— Очень забавно это выглядело, — с удовольствием сказал Горбовский. — Видели бы вы эту сцену. Не вполне прилично, но очень впечатляюще. Кстати! А давайте ещё раз попробуем, только на мужчине. Гена! Сотри у Вандерхузе все воспоминания о настоящей причине его связи с Завадской. Прямо сейчас, пожалуйста. Заодно и Лене подарок.

— Доброе решение, — улыбнулся Славин.

— Готово, — доложился Комов.

— Вот и славненько. Ну, кажется, я удовлетворил ваше любопытство, Валентин Петрович?

— М-м-м… У меня осталась масса вопросов, — сказал Завадский.

— Как–нибудь в другой раз. Иначе у вас будет несварение мозга. Ну что, коллеги, ещё по коньячку?

ЭПИЛОГ

Лена Завадская сидела в белом больничном коридоре и ждала. Времени прошло порядочно, но она этого не чувствовала. Лена была занята: она плакала. Тихо и чисто — без слёз. Этому она научилась в детстве. Впоследствии она убедилась, что это было самым полезным из её детских достижений.

Лена почти ничего не помнила из разговора с Горбовским. Кроме одного: ей сказали, что Яков Вандерхузе был к ней приставлен Сикорским. За то время, которое ей пришлось просидеть в коридоре, она успела проанализировать всю историю отношений. Теперь она была уверена на девяноста восемь процентов, что это правда. Два процента она всегда оставляла на всякий случай.

Дверь в палату приоткрылась.

— Он в сознании, — сказал высокий толстый врач и посмотрел на неё несколько виновато. — Проходите.

Лена не ответила даже взглядом.

В палате, на больничной койке, сидел Яков Вандерхузе — толстый, загорелый, с плотной белой шапочкой на голове.

— Лена, — сказал он. — Лена, хорошая моя…

Завадская села на услужливо пододвинутый мягкий стульчик.

— Как ты? — спросила она, уже примерно понимая, что услышит.