Факап

— Я, кажется, перебрал, — сказал он совершенно трезвым голосом и отодвинул бокал подальше. — Извините, шум в голове какой–то… — Тут ему вспомнилась Лена и он понял, что произошло. — Я что–то не то говорил? — спросил он подозрительно. — Или что–то не то услышал?

— У вас разыгралась фантазия, — сказал Горбовский. — Но это нормально. Плохо другое. Вы сделали две ошибки. Во-первых, вы своим фантазиям поверили. Сразу же, не анализируя. И во-вторых — стали их озвучивать по первому требованию. Под очень слабеньким психологическим нажимом. Поэтому я вас немножечко наказал. Теперь вам придётся думать те же мысли ещё раз. Вы додумаетесь, там ничего сложного нет. Человеку нашего круга такие соображения должны приходить в голову автоматически. Но он не стал бы им доверять и никогда не позволил бы себе их высказывать. Особенно если у него есть подозрения, что собеседнику они не понравятся.

— Ну извините, — сконфуженно пробормотал архивариус.

— С вами, Валентин Петрович, ещё работать и работать, — вздохнул Горбовский. — Ну да ладно. Давайте дальше. Итак, Вандерхузе получил новый статус. Я отозвал убойную команду, стёр ребятам память и отправил на периферию. Во избежание всяких неприятных психологических проблем между ними и дядей Яшей. Потом пообщался с Леной. И решил, что её будущий супруг достаточно управляем, чтобы использовать его в Мировом Совете.

— Но вы же знали? И про то, что он работает на Сикорски… и всё такое прочее? — решил уточнить архивариус.

— Ну да. Знал. И что? Нормальное поведение нормального человека. Без покровительства Сикорски он не смог бы занять своё место. Без особых отношений с Комовым он не смог бы на нём усидеть. Гена, скажи — ты ведь знал с самого начала?

— Тебе виднее, — сказал Комов.

— Нет, давай по-честному. Я, конечно, знаю. И ты знаешь, что я знаю. Почему бы тебе не сказать? В конце концов, это мелкий вопрос. Который и раньше ни на что не влиял, а теперь и подавно. Ну так?

— Тебе виднее, — повторил Комов.

— Нет, не виднее, — демонстративно упёрся Горбовский.

— Ты, конечно, всё узнаешь, — ответил Комов. — Но не от меня.

У Валентина Петровича возникло мгновенное и острое чувство, что перед ним разыгрывают сцену. Потом — что ему только что сообщили что–то очень простое и очень важное. Потом чувство пропало, не оставив и следа.

— И вот, — сказал Горбовский, внимательно за Завадским наблюдавший, — мы уже начали работать с Вандерхузе, когда появляется  Сикорски с совершенно бредовым сообщением. Что якобы он нашёл Целмса, который притворяется Вандерхузе…

— Пожалуйста, не так быстро, — попросил Валентин Петрович. — Каким образом всё–таки возник этот второй Вандерхузе? Он вообще был?

— Ну конечно был, — успокаивающе сказал Горбовский.

— И каким же образом он возник? «Зеркало»?

— Ну да. Как вы сами думаете, что делают с системой, с которой до того работали нештатными средствами воздействия? Вроде генераторов минус-вероятности?

— М-м-м… Ну да, конечно. Чинят, тестируют и обязательно испытывают опять, — сказал Завадский. — И вы сейчас мне скажете, что в ней сбилась какая–нибудь система наведения… или фокусировки… или ещё что–нибудь… и она скопировала не ту область пространства. Так?

— Не совсем. Скопировала она то, что нужно, а вот разместила не там, где нужно. В результате кое–что пострадало. В том числе и люди, к сожалению. Сейчас мы всё более-менее разрулили, но факап был, конечно, неприятный. Но вот как раз с этой станцией всё должно было быть нормально. И никаких Вандерхузе там не могло быть в принципе.

— Тогда как же он там образовался? Или это не он? — Завадский почувствовал, что у него от долгого сиденья затекла спина. Дома он встал бы и потянулся, но сейчас это было неудобно. Он ограничился несколькими осторожными, едва заметными движениями. Горбовский, однако ж, заметил.

— Сидеть устали, Валентин Петрович? Ничего, недолго осталось. А насчёт вашего вопроса… Видите ли какое дело. Когда тэтан уходит из кругов мира… да не нервничайте вы так, вам это знать уже можно… Так вот. Когда тэтан уходит из мира, он уходит с концами. То есть со всей историей всех своих воплощений. Соответственно, история мира меняется. Так, как будто его и не существовало. Почему все великие посвящённые — фигуры мифологические? О которых говорят, что их не было? Потому что их и не было. В той реальности, которая осталась после них. Понимаете логику?

— Не очень, — Валентин Петрович наморщил лоб. — То есть я, конечно, верю, раз вы говорите. Но откуда мы тогда знаем, что кто–то освободился? Если все следы его существования стираются?