Факап. От публикатора. Пост-эпилог

После событий, о которых читатель уже получил известное представление, наша раса разорвала Контакт с человечеством. До сих пор не могу понять, чем руководствовались мои соплеменники, принимая такое решение. Вероятно, ими двигали соображения чести. Под этим обыкновенно понимается смесь обиды и страха, замешанная на упрямстве и ограниченности. Пестование подобных чувств не проходит даром. Так что неудивительно, что разрыв Контакта сопровождался расправами над его сторонниками. К их числу принадлежала и моя стая. По счастью, наши вожаки успели попросить у земных властей убежища и получить его. Потом подтянулись и другие выжившие - так что к моменту моего рождения на Земле проживало около двух тысяч беженцев из нашего мира.

Раз уж речь зашла об этом, скажу несколько слов о своей расе.

Вряд ли нас можно назвать украшением Мироздания. Наше происхождение постыдно, история - бесславна, культура - убога. Что до нравственности, позвольте обойти этот вопрос молчанием.

Но всё это можно было бы простить или списать на обстоятельства, если бы не тлеющее в глубинах нашего естества стремление к саморазрушению. Ничем иным я не могу объяснить выдающуюся способность моего народа вредить самому себе и заводить врагов повсюду. Даже сейчас, когда история подарила нам - отобрав всё остальное - шанс начать всё сначала, наш злосчастный род успел запятнать себя новыми низостями, поразительными как своим бесстыдством, так и своей глупостью. В особенности это касается Панкийского предательства, когда несколько почтенных семейств переметнулись к пустотникам, выдав им секреты Республики. Признаться, я отдавал приказы об уничтожении их стаи с совершенно особенным чувством. Нашу расу может спасти только селекция - и я рад, что положил начало этому благотворному процессу.

Закончу всё же на оптимистичной ноте. Вопреки всему я полагаю, что наш народ небезнадёжен. Если в каждом поколении уничтожать всех идиотов, трусов, лжецов и предателей (разумеется, вместе с потомством), то лет через пятьсот наши потомки, быть может, заслужат право называться цивилизованными существами. Нашим вожакам моя точка зрения известна. И хотя это мнение бездетного старика, оно встретило определённое понимание. Хочется верить, что оно когда-нибудь возобладает, и мы сами начнём очищение, не дожидаясь того, что люди - или не люди - уничтожат нас всех за какую-нибудь очередную подлость.

Итак, я был рождён в сто первом году Галактической эры. Как я уже сказал, я никогда не видел родины. Впервые я открыл глаза уже на Земле. Моим первым воспоминанием был рассвет над Гератом. Вторым - экран головизора, когда я впервые смог самостоятельно войти в БВИ. Тогда же я решил, что единственное занятие, стоящее потраченного на него времени - это работа с информацией. Ничто в моей последующей жизни меня в этом не разубедило.

Высшее образование я получал в Звенигородском университете и стажировался в МЛУ на Большом Сырте. Тогда я был молод, зубаст и увлечён земной литературой. К сожалению или к счастью, эта страсть была не взаимна. Музы, наверное, сочли меня слишком дерзким псом. Мой первый и единственный роман - не хочу вспоминать даже название - был справедливо осмеян теми немногими, кто вообще обратил на него внимание. Сейчас я понимаю, что со мной обошлись даже слишком деликатно. Но тогда я воспринял непризнание как катастрофу. Подлинное значение этого слова мне пришлось узнать - как и всем нам - гораздо позже. Но тогда это был для меня крах всех надежд.

Однако я не бросил литературу, хотя и отступился от творчества. Осознав собственную бездарность, я - как и многие другие в аналогичной ситуации - перешёл от практике к теории. Несколько удачных статей о герменевтике и сравнительной семасиологии отчасти примирили меня с собой и своими скромными дарованиями.

Не знаю, благодаря ли этим статьям или каким-либо иным обстоятельствам, но я получил job offer - позволю себе этот вульгаризм из нашей эпохи - от Института Бромберга, общественной организации с неоднозначной репутацией.

V

Впоследствии мне случалось задаваться вопросом, почему же я это предложение всё-таки принял - и какого рода душевный импульс подвиг меня на это. То, что мне удаётся воскресить в памяти - неперегоревшая обида на собственное бессилие, инфантильный вызов обстоятельствам, а также какое-то смутное ощущение необходимости, даже предопределённости этого шага. Вполне допускаю, что последнее мне помстилось задним числом. Я убеждался неоднократно, что память как таковая, и особенно память о себе - не более чем род вымысла, хотя и основанного на фактах (как и всякий вымысел), но отнюдь не передающего их такими, каковы они суть. Как и наше "я", которое можно с полным на то правом именовать плодом воображения - что не отменяет его реальности. Сколь угодно относительной и всё же имеющей место и право быть.

Могу сказать с уверенностью лишь одно. Я стал сотрудником Института не потому, что разделял цели его создателей. Скорее даже - вопреки им.