Факап. От публикатора. Пост-эпилог

Подавляющее большинство работников Института когда-то были его клиентами - то есть людьми, обращавшимися за помощью. Обычно речь шла о попытках раскрытия какой-то тайны. Чаще всего - тайны личности или чего-то в этом роде. Глумова не была исключением. Она разыскивала сведения о неких сотрудниках Института Исследований Космической Истории, авторах книги "Пять биографий века": к  ним у неё были, что называется, личные счёты. Ей не смогли помочь, но деятельность Института Майю заинтересовала.

Второй раз она обратилась в Институт через несколько лет - на этот раз для передачи документов. Она подарила Институту свою переписку с Максимом Каммерером - популярным журналистом и внештатным сотрудником КОМКОНа, то ли погибшим, то ли исчезнувшим в 127 ғ. при странных обстоятельствах. Переписка не содержала ничего особенно интересного, но благодаря ей удалось зафиксировать нестыковку в официальной версии неких событий (увы, не помню подробностей). Принесло ли это кому-нибудь пользу? Быть может. Глумовой это было безразлично. Её, как я думаю, интересовало, как именно Институт распорядится её даром. То, как сработали сотрудники Института, её, похоже, удовлетворило. Так что по прошествии года Глумова приняла решение о смене места работы.

К моменту нашего знакомства она заведовала институтскими архивами, и, кроме того, вела целый ряд исследовательских направлений. Репутация у неё была не вполне однозначная, но все сходились на том, что Глумова редко ошибается.

Неудивительно, что меня направили на собеседование именно к ней.

Я закрываю глаза и вижу эту сцену как наяву. Небольшой тёмный кабинет, заваленный хламом. Светящийся экран головизора. Маленькая женщина с седой косой, аккуратно уложенной вокруг головы. Большие серые глаза, слегка вздёрнутый нос,  сильные руки с тонкими пальцами. Над правой бровью - едва заметный шрам.

На мою внешность она не отреагировала. Обычно реакция всё-таки есть, я чувствую такие вещи. Глумовой это было абсолютно безразлично. Она дала мне коврик, чтобы я мог сесть. Если б я был рыбой, она, вероятно, предложила бы мне аквариум. Но не изменила бы в нашей беседе ни слова.

Она спросила, что я сейчас думаю о своих статьях по семасиологии (я смутился и промямлил какую-то глупость). Потом - чем бы я хотел заняться. Когда я нанёс достаточно околесицы, она прервала меня словами:

- Сначала изучите нашу систему архивов. Потом продолжим.

Следующие полгода я с наслаждением рылся в самых пахучих информационных отбросах, какие только можно найти в открытом доступе.

VII

Майя была куратором моего первого проекта. Мне доверили подготовку издания воспоминаний дочери Ёшинори Менакера. Они представляли из себя объёмистую, многоречивую сырую массу фрагментов, которую я должен был организовать в понятное целое. Тогда мне казалось, что я блестяще справился с этой задачей. Хотел бы я посмотреть на свой труд сейчас - но увы, на моей панельке он не сохранился.

Вторым моим проектом, более перспективным...

(VIII - X)

Здесь были воспоминания о нашей совместной работе. Поразмыслив, я их удалил. Мне трудно передать и больно вспоминать ту атмосферу интеллектуальной авантюры, приключений мысли, в которой я жил - и без которой тогда не мог и помыслить себе настоящей жизни.

Более того. Если бы я смог донести до читателя хотя бы тень моих чувств, это вызвало бы у него отторжение. Наш скудный быт и примитивные общественные отношения не предполагают роскоши свободного мышления. Может быть, наши отдалённые потомки смогут когда-нибудь достичь того уровня безопасности и комфорта, которые делают возможным настоящее упоение возможностями разума.

Если, конечно, они выживут. Сейчас это не вполне очевидно.

XI

Считается, что говорить о чувствах - своих или чужих - тяжело. Это суждение отчасти справедливо, однако не обозначает подлинную проблему. Трудность не в том, чтобы понять другого или даже самому пережить понятое. Проблему представляет план выражения. Даже земной язык слишком груб для передачи оттенков отношений, а здесь важны именно оттенки. Чуть другой скос малозаметной грани - и весь кристалл сияет иным светом.

Вооружившись этими оговорками - так себе оружие, но другого у меня нет - я попытаюсь сказать нечто о тех вещах, отношение к которым определяло для Майи Глумовой всё. Во всяком случае, на протяжении нашего знакомства это было так.

Перечислю это. Первое: КОМКОН. Второе: Лев Абалкин. Третье: грядущая катастрофа.