Факел

Он попрощался, спустился по лестнице, пересек внутренний дворик и через маленькую дверь вернулся в книгохранилище. С ним шел Ктесий, ставший вдруг очень серьезным, словно он понял, что у медицины нет средства вылечить его мать. Гиппократ простился с мальчиком и оставил его в библиотеке, а сам закрыл и запер входную дверь.

Выйдя на улицу, Гиппократ заметил, что солнце уже клонится к закату. Он поспешно отдал ключ привратнику и пошел на постоялый двор за своей дорожной сумой. Там он задержался, чтобы проститься с Клеомедом. Молодой человек дожидался его. Он был обнажен по пояс.

— Я собираюсь пробежаться до холма, на котором живет Эврифон, и дальше на гору. Может, я увижу Дафну, и я хочу как следует размять ноги. — Пританцовывая, он принялся наносить удары воображаемому противнику, но вдруг остановился и озабоченно посмотрел на Гиппократа. — Буто просил меня забыть про Дафну и уехать с ним. Ты об этом знаешь? Он хочет взять меня с собой в Спарту — готовить к следующим играм. Он говорит, что Дафна любит тебя, — это правда?

Гиппократ поставил сумку на пол.

— Не знаю, — ответил он спокойно. — Ее отец запретил мне видеться с ней. И я возвращаюсь к своей работе.

— Мы оба должны «ожидать решения судьи», — кивнул Клеомед.

— Ты очень переменился, — заметил Гиппократ, глядя на молодого бойца с нескрываемым восхищением. — Ты становишься взрослым. Но в конце концов ее отец может отказать нам обоим. Кто знает? — Он улыбнулся и вскинул суму на плечо. — Прощай. Надеюсь, мы скоро встретимся опять.

Гиппократ спустился в гавань и нашел лодку, которая доставила его на триеру — на одно из судов, перевозивших грузы и пассажиров, плавая между Тиром на финикийском побережье и Пиреем — портом Афин. Якорь был поднят, послышались мерные удары весел, и триера заскользила по глади гавани.

Гиппократ поднялся на кормовую палубу. С того времени, как он уехал из Мерописа, прошло шесть дней — шесть решающих дней, исполненных разочарований, бед и печали. Корабль обогнул волнолом и вышел в море. Гиппократ оглянулся на Книд: белые домики, теснящиеся по дуге берега, а над ними — колонны акрополя. И между берегом и акрополем — Невысокий холм с ятрейоном. Там живет Дафна… Почему-то над городом больше дыма, чем обычно, подумал он. Триера прошла под самыми скалами гористого островка, и город сразу скрылся из виду, словно кто-то задернул занавес. Надо думать о Косе, решил Гиппократ. Надо обдумать планы будущего, в котором его ждет одиночество.

Часа через два-три, когда на землю уже спустилась ночь и лишь лучи луны да бесчисленные мерцающие звезды на бескрайнем куполе небес освещали море и корабль, триера обогнула оконечность Книдского полуострова. К Гиппократу подошел хозяин корабля.

— Хорошая ночка, — сказал он. — Когда звезды горят так ярко, мореходам солнце ни к чему. Мы придем в Меропис еще до зари. Возьмем там груз косского вина и меда для Афин. — Помолчав, он добавил: — Начальник царской триеры из Македонии, мой давнишний приятель, говорит, что он тебя знает. Мы с ним виделись в Тире, и речь зашла про войну между греками — Афин с Коринфом и Спартой. Ты слышал, что афинские войска высадились на севере у Потидеи?

Гиппократ кивнул, и они тревожно заговорили о том, что принесет эта война Греции.

— Такая междоусобная война, — сказал Гиппократ, — означает смерть множества юношей, которые могли бы со временем стать украшением Афин. Спартанцы же столько времени готовились к ней, что вклад Спарты в общую славу Греции оказался ничтожно малым. Но Спарта может уничтожить те высокие блага, которые сами спартанцы так и не научились ценить. Междоусобная война может превратить великую Грецию, прославленную своими играми, искусством, прекрасными творениями человеческих рук и духа, в обширную греческую пустыню, где варвары найдут лишь мертвую оболочку былой жизни и мысли. Возможно, правда, я говорю так потому, что у меня сегодня тяжело на душе.

Некоторое время они молча глядели на море, а потом хозяин триеры сказал:

— Македонец говорил мне, что на обратном пути он зайдет на Кос за тобой, чтобы отвезти тебя к царю Пердикке. Наверное, он уже в гавани Мерописа.

Гиппократ покачал головой.

— Я не поеду с ним.

Его собеседник посмотрел на него и задумчиво почесал бороду, ожидая объяснений. Но заметив, что знаменитый врач не собирается говорить, он сказал сам:

— Тебе бы там ничего не грозило и ты разбогател бы. Оно, конечно, ты грек, а не македонец, и деньги — это еще не все.

— Ты очень хорошо изложил все мои соображения, — улыбнулся Гиппократ, — и с краткостью, подобающей моряку. Медицина для меня дороже богатства.

Хозяин триеры повернулся, собираясь отойти, и сказал:

— Во всех портах знают, какой ты врач, это уж так. И те, кому ты нужен, отыщут тебя, где бы ты ни поселился, даже на Косе. Гавань, правда, там хорошая и вино отличное. Ну, а вообще-то так себе островишко.