Факел

Триера плыла прямо на север, и Книдский полуостров уходил все дальше и дальше. Впереди в лунном свете уже был ясно виден гористый Кос, а слева от него — вулканический конус островка Нисироса. Гиппократ улыбнулся про себя, вспомнив, как Ктесий рассказывал ему про Посейдона и великана. Паруса были свернуты, и триера неслась по волнам под ритмичное поскрипывание весел и прерывистую песню гребцов: «Рап-па-пай! Рап-па-пай!»

Гиппократ по-прежнему стоял на палубе, и ему казалось, что Дафна где-то совсем близко. За триерой тянулся мерцающий серебряный след, и Гиппократ смотрел на него не отрывая глаз.

Глава XIX Пуркайя!

Вскоре после того, как Гиппократ запер хранилище и торопливо спустился с холма, в ворота постучала Олимпия. Она спросила Дафну, и впустивший ее привратник видел, как она перешла через двор и остановилась возле двери Эврифона. Однако он заметил, что она, вместо того чтобы сразу постучать, некоторое время стояла, поглядывая в сторону палестры и библиотеки.

Тем временем в доме Эврифон собирал свои инструменты. Выйдя во внутренний дворик, он позвал Дафну. Он знал, что она в рукодельной, так как оттуда вместе со стуком ткацкого станка и голосами служанок доносился и ее голос. Когда он позвал во второй раз, Дафна вышла на галерею.

— Я ухожу, — сказал он. — Меня спешно позвали в дом Тимофея, богатого торговца.

Дафна заметила, что лицо отца более сурово, чем обычно. Она умела сразу угадывать его настроения. Подобрав хитон, она быстро сбежала по лестнице во дворик. Эврифон смотрел, как она бежит, и лицо его смягчилось. Рука об руку они пошли к входной двери.

— Тебя что-то тревожит, — сказала Дафна.

Он кивнул.

— Что же?

— Ко мне опять приходил Тимон. Из-за Клеомеда. Но я пока не хочу об этом говорить. Если Скилий пришлет сказать, что его матери стало хуже, пусть к нему пойдет кто-нибудь из моих помощников. Надо последить, чтобы ее оставили дома, а не отправили к Ликии — пока нам хватит и двух смертей.

— Да, кстати, отец! Ты ведь еще не видел зеркала, которое прислала мне Ликия. Зеркало Фаргелии…

Эврифон удивленно нахмурился, но Дафна поспешно продолжала:

— Пока не говори ничего. Мне надо рассказать тебе кое-что очень важное про нее и про Гиппократа, когда у тебя найдется время выслушать меня.

Дафна, напевая, вернулась на галерею, а старик Ксанфий подал хозяину его лучший плащ.

— До дома Тимофея тебя проводит молодой раб, — сказал он. — Вот твоя трость.

Эврифон кивнул, и Ксанфий распахнул перед ним дверь. К своему удивлению, они увидели там Олимпию, стоящую к ним спиной.

— Хайре! — воскликнул Эврифон. — Хайре!

Этот неожиданный возглас так испугал ее, что она покачнулась и чуть не упала. Однако она быстро взяла себя в руки.

— Ах, как ты меня напугал! Очень рада видеть тебя, Эврифон. Собственно говоря, я пришла навестить твою дочь. Нам ведь до сих пор так и не удалось побеседовать по душам. А я хочу быть ей хорошей свекровью.

— Добро пожаловать! Войди же, — сказал Эврифон. — Ксанфий тебя проводит. А меня прошу простить — меня позвали к девушке, которая опасно больна, к дочери одного из самых уважаемых граждан Книда.

Улыбка, с которой он приветствовал ее, исчезла, и он добавил:

— Твоя подруга Фаргелия умерла вчера. Но, наверное, ты уже знаешь об этом.

— О да, — ответила она. — Для меня ее смерть — большое горе… и какой это тяжкий удар для Гиппократа!

— А я в этом не уверен, — сказал он, внимательно посмотрев на нее. — Совсем не уверен.

— Но как же! — воскликнула она. — Я только что говорила с твоим привратником. Он сказал, что Гиппократ весь день скрывался в уединении твоего книгохранилища. Он казался совсем подавленным, а перед самым моим приходом поспешно ушел — я его видела — и не произнес ни слова!

— Жаль, что он ушел, — заметил Эврифон. — Я хотел еще раз поговорить с ним, но я был очень занят.

Олимпия стояла и смотрела, как Эврифон, помахивая тростью, прошел через двор в сопровождении молодого раба — красивого скифа. Потом она повернулась к Ксанфию, и тот виновато улыбнулся ей, словно извиняясь за столь нелюбезный уход своего хозяина. Он почтительно проводил ее в экус и по дороге осведомился, пришла ли с ней ее служанка.

— Нет.

Старик выразил вежливое удивление.

— Нет! — повторила Олимпия, внезапно рассердившись. — Нет. Я очень торопилась. И в конце концов это тебя не касается. Рабам не пристало задавать вопросы. Да и вообще она нездорова. У нее болит голова. Даже у рабов бывают головные боли, Ксанфий.

Долгие годы рабства согнули шею Ксанфия, а в последнее время по какой-то причине ему становилось все труднее разгибать ее, и при этом она странно потрескивала. Но теперь он высоко поднял голову, даже не почувствовав боли, и посмотрел прямо в лицо Олимпии.

— Даже у рабов бывают головные боли, — повторил он спокойно. — Я скажу Дафне, что ты здесь.

В дверях он остановился и повернулся к ней.

— Я вольноотпущенник, Олимпия, а не раб. И мог бы задать еще много вопросов.

Старик вышел, шаркая ногами, но голову он по-прежнему держал высоко.

— О чем это он? — пробормотала Олимпия. — На что он намекал? Или он догадался о нашей тайне?