Фактор беспокойства

* * *

Мы сидим в уютной гостиной большого дома Тосканини и с интересом приглядываемся друг к другу. Это наша первая «творческая встреча» и меня немного потряхивает от волнения. Кроме нас с Джейкобом Шубертом за большим столом сервированным чайными чашками присутствует сам хозяин дома и его зять, встретивший нас у входа. Маэстро нездоровится. Три месяца назад ему исполнилось шестьдесят семь лет и в его возрасте любая болячка чревата осложнениями, тем более, в этом времени. К счастью у маэстро нет ничего серьёзного, просто лёгкая простуда, но по требованию близких родственников и лечащего врача, Артуро Тосканини вынужден находится дома «на карантине». Этим обстоятельством он очень огорчён, расстроен и имеет печальный вид. Выражением своего лица чем-то неуловимо напоминая мне ослика Иа из старого советского мультфильма. Так и чудится, что вот сейчас маэстро горько вздохнёт и начнёт философствовать «о странностях жизни». Я почти угадываю, вот только маэстро начинает рассуждать о творчестве великих композиторов и современных «интерпретаторах» их искусства.

— Эти неучи, что по недоразумению называют себя дирижёрами, в последнее время слишком уж вольготно себя чувствуют! Они считают, что вправе исполнять музыку так как это им заблагорассудится, а не так как записано в партитуре. Увы, но это пагубное поветрие началось не сегодня, первые язвы этого недуга проявились ещё почти полвека назад. — Тосканини берёт в руки чашку с горячим чаем и осторожно отпивает маленький глоточек.

— Помню свои первые гастроли в Рио-де-Жанейро в восемьдесят шестом году. Боже! Какое это было благословлённое время! Мне только что исполнилось девятнадцать лет, я был молод, красив и полон сил. — маэстро на мгновение мечтательно прикрывает глаза и продолжает:

— Четыре недели безмятежного плавания на корабле превратили гастрольную поездку нашей оперной труппы в сборище озабоченных кроликов. Мы сношались ночи напролёт и с утра до вечера, превратив корабль в плавучий бордель. В конце концов все выдохлись и устали, а так как заниматься более было нечем, я предложил начать репетиции. И наш антрепренёр синьор Росси тут же назначил меня коррепетитором труппы вдобавок к моим обязанностям хормейстера и концертмейстера виолончелистов. — синьор Тосканини вздыхает, явно ностальгируя по ушедшему времени и обводит всех нас недоумевающим взором:

— Хм, о чём это я? Ах да… Дирижёрство! Нам представили местную знаменитость, синьора Леопольда Америко Мигеса. Так впервые в своей жизни я столкнулся с воинствующей бездарностью и вопиющим произволом в трактовке оперных партий. — после секундной паузы Тосканини продолжает:

— Вы знаете, я очень люблю «Аиду», помню оперу наизусть, до последней чёрточки и точки в партитуре и трепетно отношусь к творчеству великого Джузеппе Верди. — Маэстро грустно вздыхает и от чего-то подозрительно косится в мою сторону.

— Для меня он всегда будет стоять на первом месте среди всех композиторов, живших ранее и живущих поныне. С таким наглым пренебрежением партитурой великого композитора я ещё никогда не сталкивался! — Тосканини гневно раздувает ноздри и почему-то вновь грозно смотрит на меня.

— Представляете? Этот неуч потребовал играть «Аиду» так, как это видится ему. — маэстро скорчил рожу и гнусаво спародировал дирижёра: — Нет, нет, нет! Хотя здесь и написано «пьяно» на самом деле Верди подразумевал «форте». — Каков наглец! Сам ещё не написал ничего достойного и палочку едва в руках держать научился, а уже смеет трактовать, о чём размышляет композитор при написании своего шедевра! Труппа была просто возмущена таким неслыханным произволом дирижёра и в день премьеры разразился грандиозный скандал. — маэстро сардонически хмыкнул.

— Леопольдо Мигес решительно отказался дирижировать оперу и укатил с любовницей на курорт, бросив нашу труппу на растерзание разъярённой публики. Первая скрипка нашего оркестра, а затем и капельмейстер хора оказались недостаточно хороши, чтоб встать за дирижёрский пульт, публика их не приняла и освистала. Опера находилась на грани провала и тогда вся наша труппа единогласно проголосовала за меня. Так в девятнадцать лет я впервые взял дирижёрскую палочку и с тех пор не выпускаю её из рук. — маэстро перевёл дух, сделал пару глотков из чашки с чаем, чтоб смочить пересохшее горло и вновь уставился на меня.

— После Верди вторым по величине среди композиторов я полагаю Рихарда Вагнера. Именно после прочтения вагнеровского «Лоэнгрина» я понял, что никогда не смогу написать хоть что-нибудь, что может встать вровень с этим произведением. После осознания этого прискорбного факта я сосредоточился только на дирижировании, оставив все попытки сочинительства другим композиторам. Это было трудное решение, но другого выхода я не видел. — маэстро насупился и вдруг осуждающе ткнул пальцем в мою сторону.