Фактор Z

Их нельзя назвать просто вещами, они были чем-то большим. А после смерти всей семьи Воскресенских, почти превратились в раритет. Обнаружив их, Света замерла в изумлении, словно откопала старинный артефакт, представляющий особую ценность. Крайнее удивление тут же сменилось радостью, а затем — огорчением и стыдом. Эти чувства были похожи на фейерверк, потому взорвались внутри нее так же ярко, и Света подумала, что подобное разнообразие непохожих друг на друга ощущений уже испытывала однажды — когда в двенадцатилетнем возрасте подарила маме на день рождения открытку с портретом Ирины Мирошниченко, которую стащила у матери школьной подруги. Такие открытки продавались в газетных киосках, они были черно-белыми, и зачастую на них изображались актеры советского кино. У мамы уже было несколько подобных карточек, на которых красовались Наталья Селезнева, Людмила Гурченко, Любовь Орлова, Ирина Алферова, Нонна Мордюкова, и Свете показалось, что открытка с Ириной Мирошниченко не будет лишней в ее коллекции. От такого сюрприза мама пришла в восторг. Еще бы, ведь он был куплен на деньги, которые дочка сама копила на протяжении нескольких месяцев — она складывала монеты в пустую пачку от папиных сигарет. «Космос», вспомнила Света, так назывались эти сигареты.

В тот момент Света почувствовала безграничную радость оттого, что смогла удивить родного человека. Мама спросила, где она взяла эту открытку, и Света с гордостью ответила, что купила ее в «Роспечати», куда зашла после школы, и сделала она это сама! Но одну деталь Света упустила: открытка была подписана, и адресовалась она уж точно не ее маме. Света отлично помнила, как дернулась правая мамина бровь, когда она перевернула карточку, будто страшное насекомое пролетело у нее перед глазами. Светина радость тут же сменилась огорчением, а на смену ему пришел жуткий, всепоглощающий стыд. Он напоминал изувеченного монстра, схватившего уродливой рукой ее за горло, отчего у Светы перехватило дыхание. Щеки тут же запылали, а глаза наполнились слезами.

Вот и сейчас при виде вещей, которые принадлежали Воскресенским, ее глаза защипали слезы, будто она снова вернулась в прошлое. Розовый слон («Слоник», она звала его «Слоник») с большой круглой головой и неестественно маленьким хоботом, черный галстук, украшенный красными цветами, и картонное ожерелье, кулон которого заменил высохший бутон розы. Она снова огорчилась тому, что упустила из виду эти вещи раньше. Ведь Воскресенские так дорожили ими при жизни. Анастасия Воскресенская даже как-то хотела спрятать самодельное ожерелье под стекло и повесить на стену, чтобы оно всегда радовало глаз.

Разум неожиданно провел параллель — такое ощущение, словно в ее голове кто-то начертил дугу — а память услужливо подсказала, что это ожерелье для Насти слепила Саша, ее шестилетняя дочь. В подарок своей матери на двадцать пятый день рождения. И сделала она это сама. Светины щеки вновь покраснели, и жгучий стыд зашевелился в груди, словно кто-то пальцем пощекотал ее душу.

Света обнаружила бусы в спальне на прикроватном столике. В комнате все еще витал едва уловимый аромат душистого мыла — сами куски мыла нашлись в шкафу и комоде, Настя хранила их под одеждой, защищая вещи от моли — а от Настиных платьев исходил слабый запах духов «Фрэнк Оливер» (Настя почему-то всегда произносила «Франк Оливер» с буквой «а»). Приятные духи, но слишком въедливые и стойкие. Света как-то побрызгала ими свой пиджак, и он пах до самой стирки. Хотя после стирки ей казалось, что она все равно улавливает далекий, как небо, аромат «Фрэнка Оливера».

Как только она вошла в дверь, в ней заиграли два смешанных чувства. Первое чувство, распустившееся, как пион, словами можно было выразить лишь по-французски: deja vu. По ее ощущениям то, что должно случиться, уже было. Словно совсем недавно она нашла Настино ожерелье на прикроватном столике, и теперь это событие повторялось, будто кто-то перемотал ее жизнь на некоторое время назад, как кассету в видеомагнитофоне. А ведь прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она была в этом доме последний раз.

Удивительно, рассудила Света, как быстро идет время. Течет, точно вода из крана, исчезая в сливном отверстии. Теперь этот дом пуст, как карман в ее блузе, в который Света никогда ничего не клала — не было такой вещи, которая могла бы туда поместиться. Как и не было на свете того, кто мог бы подойти этому дому, больше, чем Настя Воскресенская. Он всегда у Светы будет ассоциироваться именно с ней. Теперь же одинокие стены смотрели на нее мрачным взглядом, словно обвиняли ее в том, что случилось.

Второе чувство, окатившее ее неприятной холодной волной, имело под собой вполне реальную основу — ей стало больно. Словно она вдруг расковыряла недавно зажившую рану, и под засохшей болячкой выступили маленькие бусинки крови.