Факультет патологии

Сегодня у меня встреча с Верой Кузминичной, которая принимала у нас литературу народов СССР. Она чудесная добрая женщина и хочет создать литературный кружок. И чтобы всю организаторскую часть я взял на себя, ей нравятся мои литературные познания. Мы сидим у нее на кафедре и решаем, как он будет называться.

– Саша, а как тебе «Современная советская литература»?

– Не очень, Вера Кузминична, если честно. Советская как-то звучит ограниченно, да и ее вообще как таковой нет, есть просто литература, а к этому слову она не имеет никакого отношения. И это значит, что прекрасное начало века мы не сможем включить – от Андреева до Гумилева.

Она умная женщина и все понимает, с ней можно быть откровенным.

– Но Гумилева мы в любом случае включать не можем…

– Почему? Это же был энциклопедически образованный человек, свет и цвет, лидер такого умнейшего течения, как акмеизм. Если так говорить, то Ахматова вообще из-под него вышла, хотя и донимала его, как могла.

– Все это так, но ты знаешь не хуже меня, почему его нельзя. Неизвестно еще, разрешат ли саму Ахматову, хотя она и дожила до нашего времени, пережив другое…

– Хорошо, – говорю я, – тогда давайте подумаем, кого можно.

– Тебе еще придется утверждать их потом, без разрешения нельзя.

– Кого, какого разрешения??

– Декана, он будет давать согласие.

– Вера Кузминична, вы же знаете, затащить кого-то в кружок или литературное общество, да еще в нашем институте – невозможно, потому я и предлагаю список составить, писателей и поэтов, о ком будет речь идти на заседаниях. Чтобы завлечь, заинтересовать, и выбрать надо поинтересней, похлеще, я бы сказал.

– Вот этого я и боюсь, чтобы ты не перехлестнул. Поэтому я согласна составить список, чтобы привлечь людей, но нужно будет разрешение. Чтобы нам потом не попало.

Вот жизнь, и это начало последней четверти XX века.

Мы составляем список. Она диктует, я пишу: Есенин, Маяковский, Горький, Пришвин, Паустовский, Бабель, Олеша, Заболоцкий, Федин, Эренбург, Ильф и Петров, Зощенко (под вопросом), Вс. Иванов (без вопроса).

Я потихоньку вставляю, добавляя: Цветаева, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Игорь Северянин (мой любимый поэт), Хлебников, Андреев.

– Ох и попадем мы с этим, Саша. Я понимаю, что тебе хочется, но это же все нельзя.

– Попробуем, Вера Кузминична, это ж для привлекания, никто не говорит, что по ним будут доклады делать. Вдруг получится?

– Куприн, А. Толстой, – перечисляет она, – А. Грин, Блок, Бунин, – (Господи, сколько прекрасного в нашей литературе, думаю я), – можно Булгакова… – она запинается.

– Конечно, обязательно, – подбадриваю ее я.

– Кого еще?

– Ремизова, Пильняка, Замятина…

– Да что ты, Саш, – тут уж она ужасается, – нас из института с тобой исключат.

– Ну хорошо, – соглашаюсь я. – Платонова можно?

– Это да.

– Сологуба, Бальмонта, Фофанова?

– Это еще куда ни шло, и то с Сологубом непонятно. По крайней мере, его прозу точно нельзя.

Два часа мы составляем список, потом добавляем: Гаршина, Вересаева, Шишкова, Чуковского, Маршака.

И подходим к нашим временам.

– Ну, по современникам, Саш, ты сам выбирай, ты советской литературой начитан больше, чем я, – меня она вообще мало интересует.

И не удивительно. Я начинаю:

– Трифонова, Аксенова, Максимова, Владимова, Мартынова, В. Быкова, Слуцкиса, Можаева, Окуджаву, Астафьева, Гранина, из поэтов: Межирова, Вознесенского, Евтушенко, Ахмадулину, Самойлова, Винокурова, Асадова. Из совсем современных писателей: Битова, Войновича, Богомолова и Шукшина.

Тогда высоко взошла звезда Шукшина, да быстро она упала. Помогли, подтолкнули. И вдруг мне приходит на ум название.

– Вера Кузминична, а что, если мы назовем «Литература XX века»?

– Прекрасно, – говорит она, – мне нравится. И все охватывает от начала века до современной советской литературы.

И мы радуемся, что такое хорошее название, всеохватывающее, и волки сыты, и овцы целы, и не надо употреблять слово советская.

На следующий день с переписанным начисто списком я иду к декану нашего факультета (филологического) Степану Степановичу Чешукову для утверждения. То ли подтверждения… Только у нас такое бывает, что создавших писателей подтверждать надо.

Он сидит за своим столом у окна, когда я заглядываю, а Дина Дмитриевна чуть поодаль за другим столом, у них одна комната, общая. А так как он появлялся редко днем, все по вечернему больше старался, то они друг другу не мешали, и Дина Дмитриевна заведовала днем, и дневным, полностью.

Но сегодня он случайно оказался на месте.

– Тебе чего, Саш, – спрашивает она, – опять с преподавателями не поладил?

– Нет, все в порядке. Я к Степан Степановичу насчет литературного кружка.

– А-а, насчет литературного кружка, это давай, заходи, я уже слышал от Веры Кузминичны на кафедре. Список у тебя с собой? Составил?

– Да, – отвечаю я и захожу.

Он надевает очки и берет из моих рук бумагу.

– Садись. Я сажусь.

Едва прочитав начало, он смотрит на меня и спрашивает: – Ты в своем уме составлял это?

– Что это? – спрашиваю я.