Факультет патологии

– Я постараюсь, – отвечаю я. Господи, хоть бы мне в чем-то было в жизни легко. Это со стороны все кажется, что я порхаю, но ведь это совсем не так. Что я резвунчик, шутник, веселый мальчик, которому маково живется. Кто бы знал, как это не так…

Кончаются занятия где-то уже часа в три. Мы выходим из класса. Звенит звонок, но это уже исторический факультет занимается.

Юстинов подходит ко мне.

– Саш, я тебе десятку должен. Ты Ирке на что-то занимал. Получи.

– Ладно, Андрюш, не выдумывай. Ирка мне родственница, как родная.

– Давай не выпендривайся, – и он засовывает мне красность бумажки в карман пиджака. Это же, кстати, и единственные деньги, которые у меня обнаруживаются, получается, до конца месяца.

Ирка машет мне любовно и прощально.

Я выхожу на улицу, и сил идти никаких нет.

А, какая разница, когда я потрачу, сегодня или завтра. И я беру такси. Таксист плачется, сколько у него детей (много), и никаких «делов» не хватает.

Вместо полутора рублей (это с чаем) я даю ему два (среди бела дня): я всегда ловлюсь на эти вещи.

Я выхожу на Герцена раньше, чем надо, и иду немного пешком, чтобы ему больше на «чай» оставить.

Прохожу чуть больше квартала и напротив своего дома захожу в маленький магазинчик купить хоть что-то, питаться ведь еще все равно надо, никто этого не отменял, и так до конца жизни, человечества. Господи!

Я покупаю две булки городских, слава богу, здесь всегда свежие, 200 граммов докторской колбасы, в этом магазине она всегда есть, пакет молока, так как – два до завтра испортятся. И укладываюсь в рубль, да еще мне сдачи дают. С ума сойти можно.

Красивая женщина, со вкусом одетая, стоит у некрасивого подъезда, поставив ногу на бортик заборчика вокруг газона. Красивая женщина не моя, некрасивый подъезд мой, и почему так всегда? Почему бы хоть раз для разнообразия не наоборот. Она очень стильно одета, и впечатление, что я ее знаю, что-то в спине знакомое или кажется. Надо же, и прямо в моем дворе около моего несчастного подъезда. Совсем готовая, но не подходить же и клеиться, когда у меня в руках булка и колбаса, молоко в пакете, – а, будь ты все проклято, думаю я.

И вдруг она поворачивается, как раз в тот момент, когда я ногой открываю, пытаясь придержать скрипучую дверь такого же подъезда.

Я смотрю и не верю своим глазам.

– Я тебя полтора часа прождала.

– Как ты запомнила, где я живу? – Я стою и совсем обалдевший смотрю на нее.

– Это единственное, что тебя волнует, а то, что ног у меня нет и подо мной, тебя это не касается?

– Но я же не знал, что ты придешь…

– А если б знал, – сверкают глаза, – где это ты был так поздно?

Мне нравится эта сцена.

– На занятиях… у нас семинар по зарубежной литературе был…

– С каких это пор ты стал таким прилежным учеником? Я заезжала в одиннадцать часов в институт, тебя там не было.

– Я уезжал домой… Мальчика одевал.

– Какого мальчика?! Уже мальчика. Что ж ты снимал с него тогда!

И вдруг она прыгает на меня и обнимает и стискивает сильно, не выдержав роли обиженной.

– Наташ, молоко раздавишь, – только и верещу я. Но уже поздно, она зацеловывает мое лицо, и небо в моих глазах вдруг кружится, а потом – уплывает.

И вдруг я слышу «крык», я вовремя отталкиваю ее и успеваю сам. Лопнувший пакет молока падает на землю, обрызгивая только ноги нам. Все-таки у меня осталась еще какая-то реакция от волейбола. Гордо думаю я, мне это важно.

– Наташ, я же говорил, – и улыбаюсь, как дурак, не могу сдержаться.

И вдруг она футболит его ногой, концом изящного сапога так, что он летит переворачиваясь. И, неожиданно опомнившись, хватается за голову:

– Ой, это был твой обед, да?

Я улыбаюсь и ни слова не могу сказать. Она бежит и быстро приносит его обратно.

– На, пожалуйста, – и молоко течет струйками из ее рук. Какие руки у нее.

– Наташ! – только и говорю, сияя, я.

– А, да, – и она бросает его обратно, – ты очень расстроился, – и ее глаза, с искрой, вопросительно смотрят на меня. И бровь замерла в ожидании. Ох, эта бровь!

Как тульский самовар сияю я начищенными боками и молчу.

«Кусок дурака, – картина называется, – дебильного».

– Но ты не расстраивайся, я тебе много всего принесла, – она оглядывается, и тут я вижу позади нее громадный пакет с ручками, как большая сумка, и на нем что-то не по-нашему написано.

– У тебя ничего больше нет в руках лопающегося, бьющегося или ломающегося?

– Нет, – говорю я.

И она повисает на мне снова и сжимает в объятиях. Мы целуемся. Проходит пять минут, она отрывается.

– А чего ты молчишь все время?

– Что ты делала весь день? – Господи, прошел всего лишь один день, не полный, а кажется – вечность.

– Поехала в общежитие, переоделась и сразу стала тебя искать, уже не могла, хотела увидеть. Но тебя в институте не было, потом я убивала время у подруги дома, что-то слушая и кушая, потом сама готовила, купив все; и вычислила, что уже после якобы «занятий», хотя бы часами к двум, ты появишься обедать или что-то делать. Приехала в два часа и жду тебя.

– Прости, мне очень неудобно.

– Так где ж ты был?

– Мальчика переодевал…

Она смеется.

– Я серьезно.