Факундо

Наконец, вечером, в половине десятого, прибывают в Кордову — на час позже часки из Буэнос-Айреса, за которым следовали по пятам с самого начала. Один из братьев Рейнафе является на почтовую станцию, где Факундо, все еще сидя в экипаже, требует лошадей — но лошадей нет. Рейнафе приветствует его с почтением и просит переночевать в го­роде — власти готовятся достойно принять его. «Коней!» — таков ко­роткий ответ Кироги. «Коней!» — твердит он в ответ на все знаки внимания со стороны Рейнафе, и тот в конце концов в смущении уда­ляется, а Факундо в двенадцать часов ночи отправляется дальше к сво­ей цели.

В Кордове между тем носились самые странные слухи; друзья юно­ши, который волей случая ехал вместе с Кирогой и остался в своем родном городе, толпою спешат к нему. Все удивляются, видя его жи­вым, и говорят о подстерегавшей его опасности — Кирогу должны были убить в таком-то месте; известны убийцы, пистолеты куплены в таком- то магазине; но избранные для покушения Н. и Н. отказались от «поручения», Факундо привел их в замешательство быстротой передвижения — ведь едва примчался часки с извещением о его прибытии, как появляется он сам и срывает все приготовления. Никогда ни одно по­кушение не готовилось столь открыто и столь обдуманно — вся Кордова была в курсе мельчайших подробностей преступления, которое замысли­ли власти, разговоры о неминуемой гибели Кироги у всех на устах.

Тем временем Кирога прибывает к месту назначения, улаживает разногласия и снова направляется в Кордову, не обращая внимания па настоятельные советы властей Сантьяго и Тукумана, которые пред­лагают ему для сопровождения солидную охрану и просят избрать дорогу через Куйо. Что за дух отмщения витает над Факундо, делает глухими его ум и сердце и заставляет вновь и вновь бросать вызов врагу, оставшись с ним один на один, без охраны или иных подобных средств самозащиты? Почему он не следует через Куйо, почему не при­кажет откопать огромные запасы оружия, что в свое время укрыл, про­ходя через Ла-Риоху, и не вооружит восемь подвластных ему провин­ций? Кироге известно все: в Сантьяго-де-Эстеро он получает одно преду­преждение за другим; он знает об опасности, от которой спасала его быстрота действий, знает и о новой, еще более крупной угрозе, что подстерегает его,—ведь враги не отказались от своего плана. «В Кор­дову!» — кричит он, будто Кордова — конечный предел, куда он стре­мится[358].

Перед прибытием в Охо-де-Агуа некий молодой человек выбегает из леса, направляется к дилижансу и молит остановиться. Кирога высовывается и спрашивает, что ему угодно. «Мне надо поговорить с доктором Ортисом». Ортис выходит, и тот ему сообщает следующее. У местечка Барранка-Яко в засаде Сантос Перес со своим отрядом; при приближе­нии дилижанса они откроют огонь с двух сторон, прежде всего в воз­ницу, в живых не должен остаться никто — таков приказ. Молодой человек, которому как-то помог доктор Ортис, явился спасти его; здесь же, рядом, его конь, он унесет их прочь, в его имение, расположенное неподалеку. Перепуганный секретарь передает все Факундо и умоляет подумать о безопасности. Тот вновь расспрашивает молодого Сандивараса, благодарит за добрые намерения, успокаивает, рассеивает его страхи: «Не родился еще человек, способный убить Кирогу,— говорит он уверен­но.— Стоит мне бросить клич, и все они завтра же встанут на мою сто­рону и будут охранять меня до самой Кордовы. Ступайте, друг мой, и ничего не опасайтесь».

Эти слова Кироги, сообщенные мне совсем недавно, поясняют непо­нятную на первый взгляд дерзость, с какой он шел навстречу смерти. Гордость и ставка на страх, который наводит его имя на людей,— то, что возвысило его,— теперь связывают его самого по рукам и ногам и влекут к кровавой развязке. Он пренебрегает всякой предосторожностью и рассчитывает на ужас, что вселяет его имя, которое заставит упасть занесенные над ним ножи. Так объяснял я себе его поведение и до того, как мне стали известны его собственные слова, исключившие необ­ходимость каких-либо догадок.

Ночь, что провели путники в Охо-де-Агуа, была сплошной мукой для несчастного секретаря — ведь он шел навстречу верной смерти, не обладая ни отвагой, ни дерзостью, которые воодушевляют Кирогу. По­лагаю, мой долг — не опустить ни малейшей подробности той ночи, тем более, к счастью, все они настолько подлинны, что было бы преступной халатностью не сообщить их. Я не знаю иных случаев, когда кто-либо так торопил жестокий исход, кому смерть должна была казаться столь жуткой, как бедному доктору Ортису, на котором лежал печальный долг сопровождать своего отчаянного друга, хотя никто не посмел бы упрек­нуть их в трусости, попытайся они избежать опасности[359].